«Эта Ньюборг», так Карен стала про себя называть репортера, не обратила никакого внимания на слова Мерседес и вновь обратилась к Карен:
— Что лучше: элегантность без сексапильности или сексапильность без элегантности?
Карен открыла бы рот, но длинная белая рука Мерседес схватила репортершу за покрытое черным костлявое плечо и твердо развернула в другую сторону. Карен облегченно вздохнула. Но она знала, что в другой раз ей все-таки не отвертеться от этого интервью. Придется притворяться заинтересованной пошлыми и надоевшими вопросами Ньюборг, но хорошо, что не сейчас. А сейчас она, пожалуй, убьет Дефину, причем аккуратно, чтобы не попортить ее белый наряд.
— И откуда они выкапывают такие вопросы? — спросила Дефина, невинно морща лоб и поглядывая на Карен. Потом вдруг посерьезнела: — Извини, я просто дурачилась и не думала, что она станет…
— Пустяки. Все в порядке, — прервала ее Карен.
Глаза Дефины расширились.
— Улыбнись прекрасной Ядерной зиме, — сказала она, обыгрывая созвучие фамилии Уинтор со словом winter — зима.
Карен сверкнула улыбкой, приветствуя Анн Уинтор, которая считалась наиболее влиятельной женщиной в издательском деле по разделу моды. Анн была умной, твердой, яркой и очень трудной в общении. У нее было много прозвищ, но наиболее образованные из окружения поминали ее как «Уинтор тревоги нашей». Не стоит и говорить, что Мерседес осмеливалась на такие остроты только за костлявой спиной Анн.
За следующим столиком Карен могла разглядеть Дорис и Дональда Фишеров. Он организовал Гэповские склады и вместе с Питером Хасом-старшим из семейства Леви Страус проворачивал, похоже, самый большой джинсовый бизнес в мире. Вместе с ними находился Билл Уолпер из компании Norm Со, делающей деньги на непритязательной моде масс и завоевывающей рынок более успешно, чем кто-либо другой. Общеизвестно, что основное богатство в бизнесе моды приходит от массового рынка. Настоящие деньги делались не на Седьмой авеню. Как постоянно напоминал ей Джефри: «Генри Форд разбогател на фордах, а не на линкольнах. Громадная империя процветающего рынка американского дизайна Седьмой авеню — «делающая линкольны» — возникла лишь за последний десяток лет. Командиры этого бизнеса достигли продвижения вглубь и вширь. Линкольны оттеснили форды к обочинам. Люди вроде Ральфа Лорена, Калвина Клейна и с полдюжины других создали империи моды, превосходящие существовавшие в прошлом. Теперь вот и Карен оказалась на пороге столь же огромных потенциальных возможностей.
Лица людей за ее столиком излучали поддержку. Помимо Джефри и Дефины, ее компанию составляли и Мерседес, которая привела с собой явно голубого приятеля. Мерседес принадлежала к поколению, в котором на общественные мероприятия полагалось появляться в сопровождении мужчины, и придерживалась этого правила, несмотря на свое лесбиянство, никем не осуждаемое, но и не составляющее никакого секрета. Рядом с Мерседес сидел вице-президент отдела маркетинга Кейси Робинсон со своим голубым партнером Реем. Карен вздохнула и с благодарностью подумала о своем удачном замужестве с Джефри в самом начале своей карьеры. Ведь столько женщин оплакивают недостаток гетеросексуальных мужчин в индустрии моды!
Карен улыбалась Кейси, Мерседес, Дефине и другим. Все люди, сидящие за ее столиком, помогли ей прорваться сюда. Поэтому когда Карен узнала, что выиграла Приз Оукли, то твердо решила разделить торжество вместе с ними. Она не пригласила родственников: те ничего не вложили в ее успех, и к тому же их присутствие всегда было чревато осложнениями. На этот раз Карен решила посвятить вечер себе, а отметить торжество с матерью и сестрой попозже — после события. Ее немного мучила совесть, но, как объяснил ее друг Карл, «надо выбирать между приглашением родственников и испорченным вечером, либо отказом им — и прекрасным вечером, отягощенным чувством вины. Я — за чувство вины. Вина — это мускулы, научись ими пользоваться».
Мысли о Карле как будто наколдовали его появление: Карен увидела своего высокого, толстого и лысого друга, прокладывающего к ней дорогу. Без него стол не был бы полным. Карл был веселым наставником в построении ее карьеры еще со времен Южной районной высшей школы, что в Рокуил Центре в Лонг-Айленде. Он был единственной ее опорой. Ни мать, ни младшая сестра не разделяли мечтаний Карен о красивой, баснословно прекрасной и удобной одежде. Белл была слишком практичной и скептичной ко всяким мечтаниям, а бедная Лиза, будучи младше Карен, сама нуждалась в поддержке. Только Карл с его бешеным оптимизмом, обостренным чувством юмора и швейной машинкой своей матери поддерживал идеи Карен. Он был ее первым создателем и союзником. И вот теперь его туша, преодолев последнюю часть танцевального зала «Уолдорф Астории», поглотила ее в своих объятиях.
— Браво! Браво! Браво! — Он буквально испускал сияние, смачно чмокая Карен в обе щеки.
— Grazia[1], — ответила Карен, исчерпав этим словом весь свой итальянский словарь. Для нее было пыткой учить французский, на чем так настаивал Джефри, считая этот язык необходимым условием ее карьеры. В этом смысле она была полной противоположностью Дефине. Даже ее английский был с характерными для Норстрэнд-авеню (где жила их семья до того как отец смог позволить себе перебраться в Рокуил Центр) тяжелыми аденоидными тонами.
— Ну и как же вам удалось добиться столь впечатляющих успехов? — спросил Карл, комично имитируя голос ведущего программу через микрофон, которым ему служил взятый из столового набора нож для масла.
— Я полагаю, что усердной работой; как говорится — прилежно держала нос у точильного камня.
— Так вот почему он такой формы! — откликнулся Карл. — Нужно сделать с него портрет. — Карл достал компактную камеру и протянул ее Джефри. — Эй, Дефина, двигай сюда. Нужна фотография звезд сегодняшнего вечера.
Дефина снизошла к его просьбе с улыбкой, но Карен отметила, как напряглось лицо Джефри. Почему Карл исключил из кадра ее мужа? Мог бы быть подипломатичней. Карен знала, как легко заставить Джефри почувствовать себя всего лишь привеском к ней, а это было и в самом деле несправедливо, поскольку всем своим успехом она обязана мужу. К чести Джефри, тот сдержался, не выказал обиды, послушно взял камеру и прищурился, наводя объектив.
— Три мушкетера на переломе зрелого возраста, — сказал он, щелкнув затвором фотоаппарата.
— Очень похоже, — подхватила шутку Дефина. — Но я никогда не могла запомнить разницу между Дюма-pere[2], Дюма-fils[3] и Дюма-Духом Святым.
