Большая часть компании, пресыщенная едой, вином и весельем, задремала на песке под пляжными зонтами. Эдер и Гидеон пошли прогуляться по берегу. Вернулись они в павильон, где Дендре подавала чай и пирожные, уже в сумерках. Их долгое отсутствие не вызвало беспокойства ни у жены Гидеона, ни у других. Все привыкли к исчезновениям и появлениям великого художника.
Шум гидросамолета заставил Эдер прекратить чаепитие. Последовало торопливое прощание, поцелуи некоторых гостей, «спасибо» хозяйке за превосходное угощение. Гидеон и все три дочери Пейленбергов сопровождали Эдер по узкому острову к бухте, где самолет ждал ее, чтобы доставить обратно в Нью-Йорк.
В самолете Эдер погрузилась в полусон. Расслабленная, томная, она вызвала в воображении занятия любовью с Гидеоном в его мастерской и на пляже. Гудение самолета убаюкивало ее и вызывало желание. Эдер затрепетала от возбуждения, ощутив, как по телу прошла волна страсти. Ей захотелось испытать экстаз еще раз.
Близость с Гидеоном давала ей настолько острое удовольствие, что спуститься с этих высот было нелегко. Поэтому в темноте открытой кабины Эдер вновь и вновь переживала каждый миг их дневных занятий любовью. Она впилась зубами в тыльную сторону ладони, чтобы подавить сладострастный вскрик, напрягшись всем телом, задержала дыхание, содрогнулась еще раз, и все было кончено. Наконец-то она спустилась из сексуальной нирваны. Великолепный оргазм без Гидеона был своего рода гарантией, что она не зависит от него даже в этом.
Гидеон был самым могучим мужчиной из всех, кого она знала. Он съедал своих женщин и выплевывал, не задумываясь над тем, что делает, а Эдер не хотела, чтобы ее использовали таким образом. У Гидеона была только одна настоящая любовь, одна подлинная страсть – его работа. Эдер говорила с Гидеоном на эту тему, и он признал, что это правда. Всех женщин мира он мог бы принести на алтарь своего творчества.
Эдер рассмеялась в темноте. Она чувствовала себя не менее сильной, чем он. Вдвоем они удовлетворяли страсть и интеллектуальные запросы друг друга, упивались своей независимостью и понимали один другого, как никто на свете. Для них никогда не кончится вечная игра мужчины и женщины в кошки-мышки. Эта игра была вдохновляющей и опасной, потому что ставки в ней были высоки: эрос, любовь и сверх-я.
Дендре, разумеется, сидела за столиком номер один в цокольном этаже музея Гуггенхайма. Никогда музей не выглядел так великолепно, так оживленно, как в тот вечер, когда общественность чествовала Гидеона Пейленберга ретроспективной выставкой его работ. Потребовалось три года, чтобы организовать выставку, и несколько недель, чтобы установить освещение: подчеркнуть достоинства каждой картины, коллажа, каждой скульптуры. Мягкий, неяркий свет в нескольких дюймах над полом, чтобы можно было ходить, а выше темнота усиливали впечатление. Здесь царила атмосфера гения Пейленберга. Цокольный этаж, где гости вернисажа ужинали и вели непринужденную беседу, был освещен тысячами мерцающих свечей.
Как и требовал протокол, Дендре предупредили о том, что ей предстояло услышать. Государственный департамент и видные представители мира искусства заботились, чтобы официальные мероприятия проходили гладко. Однако когда ее мужа вызвали для получения ордена Почета из рук президента Соединенных Штатов за вклад в американское искусство, Дендре почему-то удивило, что ему нужно встать и идти к круглому помосту. Все присутствующие поднялись и устроили Гидеону долгую овацию. Раздавались топот и крики «браво!». Вдруг в ее сознании возник протест: «Гидеон, этот орден настолько же мой, насколько и твой, тварь ты этакая!» Это было совершенно несовместимо с ролью жены художника и потрясло Дендре.
Откуда этот яростный протест? Правительства многих стран удостоили мастера почестей, тем более не в новинку были блестящие выставки, восторг зрителей и художественной общественности. Однако до этого вечера художник уклонялся от приемов, выражал свое сожаление по поводу невозможности участвовать в очередной церемонии и присылал своего агента Хэвера Сэвиджа получать от его имени всевозможные награды. Дело было не только в том, что Гидеон презирал светскую сторону жизни мира искусства – художник знал себе цену, знал меру своего вклада в современное искусство и считал, что может плодотворнее использовать свои силы и время, нежели очаровывать людей, которые восхваляли его.
Дендре всегда восхищалась этой сдержанностью мужа. Теперь, на этом весьма людном мероприятии, где из рук главы государства Гидеон принимал награду, она чувствовала себя униженной его самомнением, его оглушительным успехом.
Неужели это тот самый человек, который посещал картинные галереи и музеи только по утрам, когда там почти не было посетителей, чтобы не попадаться на глаза публике? Не похоже! Этот Гидеон, ее Гидеон, которого она так оберегала от вторжения в его жизнь случайных людей, чтобы он мог жить и работать в тишине и покое, казалось, жадно упивался каждым мигом своего триумфа. Впервые за все годы совместной жизни она почувствовала, что муж отдалился от нее.
Дендре хотелось, чтобы он принял награду безо всей этой суматохи с черным галстуком и вечерним платьем, без льстивых речей тех, кто много лет не замечал его творений. А ведь тогда Гидеон был таким же замечательным художником, как и теперь. Его ранние полотна пользовались большим спросом и почти не появлялись на рынке. Когда же появлялись, то стоили десятки миллионов долларов. Но где были музеи, меценаты, поклонники, когда она и Гидеон отчаянно нуждались в деньгах? Когда она работала на двух работах, чтобы он мог писать, когда ее мать привозила им продукты в мастерскую в заброшенном здании, где не было горячей воды? О да, эта награда их общая, не только Гидеона, и Дендре была уверена, что ее муж, когда поднимется на трибуну, скажет об этом всему миру.
Дендре обвела взглядом знаменитостей из мира искусства, отдающих должное ее мужу и очень вежливо не замечавших ее. Внезапно она почувствовала себя оскорбленной, поймав обожающие взгляды дочерей, устремленные на отца. Гости вяло пожимали руку Дендре, оживленно болтая с Эдер, и смотрели поверх ее плеча, чтобы встретиться взглядом с кем-то более значительным. Она испытывала не смущение, а презрение к тщеславной любовнице великого человека, что, в сущности, не являлось секретом.
Все смотрели если не на Гидеона, то на Эдер, потому что, поднявшись со стула, он сначала отрывисто сжал руку жены, потом сердечно обнял и поцеловал молодую, чувственную, соблазнительную мисс Корнинг.
Гидеон моментально исчез в толпе и неожиданно появился на трибуне. В зале наступила тишина, нарушаемая лишь скрипом стульев.
