— И только?
Я кивнул. Виктор начинал терять терпение, мне даже жаль его стало.
— Сколько она должна?
— Шестьдесят пять тысяч долларов, — торопливо ответил он. — Было больше, но у неё имелась недвижимость. Ты должен понимать, что за эту сумму я её не отдам, она мне за четыре месяца нервов выпила на долбаный миллион баксов. Но, мы же друзья… поэтому сто тысяч.
— Хорошо.
Виктор опешил, видимо сам не ожидал, что я так легко и быстро соглашусь. Сто тысяч долларов это меньшее, что я мог бы сейчас отдать за невозможную девушку со шваброй, и как потом оказалось — со скрипкой.
— И та шарашка, которую ты перекупил в прошлом месяце… — и словно начиная оправдываться: — Она тебе все равно не нужна, Богдан, а я хотел букмекерскую открыть.
— Нет, — спокойно ответил я. — Не наглей. Я дам тебе сто тысяч, либо бери их и отдавай девушку, либо я пойду, пусть дальше полы моет. Чистота залог здоровья, а у тебя нездоровый цвет лица.
Я встал, Сергей метнулся ко мне, его предупредительность порой раздражает. Успел сделать три шага, когда Виктор меня окликнул.
— Стой! Я согласен.
— И имей ввиду, — спокойно сказал я. — Знание каких либо фактов не даёт тебе власти надо мной. Иногда мне проще убить человека, чем торговаться с ним.
Виктор сглотнул, затем согласно кивнул. Я не работал над своим имиджем, я просто работал, слава сложилась сама. Ирма дала мне сытую жизнь, она дала мне покой и даже подобие семьи. Дала достаток. Но мне, вместе с молоком матери впитавшему идеи о величии этого было мало. Я вернулся в Россию в две тысячи четвёртом. Ирма отпустила, снабдила деньгами, и даже слезами орошать не стала. Она сильная женщина, которая могла победить все, но не сумела справиться с банальным одиночеством, и десять лет потратила на то, чтобы найти родных в России. Она никогда не показывала любви ко мне, но я, это все, что у неё было.
Теперь, спустя пятнадцать лет беспрерывной работы я имею право давить на таких беспринципных гадов, как Виктор. Хотя бы потому, что у меня хватает на это наглости. Не бояться никого это особый кайф. Так девушка оказалась у меня и ни одна тварь не догадалась, что я готов отдать за неё в десятки раз больше.
— Ест? — спросил я у Сергея.
Он наморщил лоб, вспоминая подробности.
— Завтрак трогать не стала, обед тоже. Потом, видимо оголодала, и принесенный ужин съела. Открывала окна, смотрела в парк, нашла камеру и заклеила глазок — про вторую пока не знает. Выглядывала в коридор, но выходить пока не решалась.
— Умная девочка, — удовлетворённо кивнул я. — И осторожная.
Три дня мне было не до неё. Она существовала где-то в самом уголке сознания, то и дело напоминая на себе, но я знал — спешить не куда. Спешить не стоит. Я погрузился с головой работу. А ночью третьего дня, вернувшись домой, снова пошёл в кабинет охраны, вывел на экран изображение с той самой, не обнаруженной ею камерой.
Она принимала душ. Вторая камера стояла как раз в ванной и была искусно замаскирована в лепнине конца девятнадцатого века. От платья она явно отказалась, на кожаном пуфике стопка вещей, сверху — белые трусики. Девушки не видно, матовое стекло душевой кабины её скрывает, я вижу лишь смутную тень и струи воды, стекающие по закрытой дверце. Я жду, порой ожидание это самая интересная часть. Наконец она выходит.
Все, как я считал. За грубой униформой скрывается прекрасное тело. Оно стройное, но женственное. Я закрываю глаза и представляю, как приятна её кожа на ощупь. Затем жду, когда она повернётся спиной. Камера явно запотела изображение рябит, а мне необходимо знать, именно сейчас.
Дом большой, но я добираюсь до западного флигеля за несколько минут. Пытаюсь открыть дверь в комнату с гостьей, ну, или пленницей. Дверь не запирается, в комнате нет мебели, которую она могла бы легко передвинуть, но ручка двери изнутри обмотана… лифчиком. Наверное вторым концом он крепится ещё к чему то. Дергаю, оттягиваю дверь максимально на себя, засовываю руку внутрь, так и есть, примотала к ночнику, они установлены по обе стороны от двери. Это бронза, с наскоку не сломаешь, рвать лифчик тоже то ещё удовольствие, я просто его отматываю и снимаю с ручки. Возможно в прошлой жизни он и был красив, но сейчас, поработав запором, просто повис на ночнике неопрятной кружевной тряпкой.
Дверь в ванну не запирается. Здесь очень тепло, пахнет шампунем, запах слишком сладкий, нужно будет сказать, чтобы принесли другой. Она стоит ко мне спиной, уже с майке и трусах. Чувствует мой взгляд, медленно оборачивается. А волосы у неё и правда вьются. В глазах страх. Я смотрю и пытаюсь понять, она и правда боится, или просто гениальная актриса?
— Майку сними, — сказал я. — Повернись спиной. Сейчас.
Она смотрит на меня целую минуту, а потом стягивает свою нелепую майку с Микки Маусом. Прижимает её к груди, и смотрит на меня почти с вызовом. Затем медленно поворачивается. Правая лопатка безупречно чиста — просто белая, немного матовая кожа. Никакой родинки нет, и это даже обескураживает меня сначала. Касаюсь кожи, девушка вздрагивает, а я поглаживаю — ищу маленький шрам от удаления родинки. Его нет, видимо поработали очень хорошо.
— Что вы ищете?
— Родинку. Не нашёл.
— А теперь что?
Снова повернулась, на меня смотрит. Боится, все равно боится, и по сути — правильно делает.
— Не знаю, — пожимаю плечами я. — Можешь спать лечь.
И ухожу оставив растерянную девушку прижимая к груди дурацкую майку с мультяшкой. А кожа у неё и правда очень нежная.
Глава 3. Лиза
В первую самую страшную ночь я спала сидя в кресле. Если точнее, я планировала не спать всю ночь и сидеть ожидания неприятностей, но уснула, сама не заметив как. Ночь прошла, неприятности так и не заявились, что конечно, радовало. На низком столике возле кресла стоял поднос с завтраком. То есть я спала так крепко, что пропустила вторжение гостей. Вдобавок спала я долго — спина болела, а завтрак успел остыть.
Кто-то явно ставил целью как следует меня накормить — тарелочек была куча. Приподнимаю крышки, которые словно из фильмов про аристократов. Омлет, остывший, но все равно похожий на произведение искусства, мне такой красивый в жизни не приготовить. Овсянка с россыпью свежих ягод черники и желтым подтеком растаявшего масла. Яичница, как я люблю — верхушка желтка не успела приготовиться до конца. Бекон, который наверняка будет похрустывать на зубах. Блинчики, тосты, круассаны, джем в паре крошечных банок, сливочное масло…
— Тебя явно купили, чтобы откормить и затем пустить на мясо, — задумчиво пробормотала я.
Есть хотелось ужасно, даже не есть — жрать. Но… есть я не стала. Накрыла все обратно, чтобы великолепие и обилие еды не смущало мой взгляд и принялась ждать, прислушиваясь к тоскливому урчанию желудка.
Ко мне никто не приходил, меня словно забыли. Я изучила комнату, нашла глазок камеры и заклеила её этикеткой, которую отковыряла от бутылочки с шампунем. Сама комната поражала своим размахом и монументальностью. Потолок высокий, на нем — витражи. И кажется, что это вовсе не новодел. Жаль, что когда меня тащили сюда ночью, я была так испугана, что даже не разглядела дом. На кровати спокойно уместился бы ещё пяток человек. Даже камин имелся, нерастопленный, но настоящий — я засунула внутрь голову и полюбовалась закопченным дымоходом.
Черкес явно жил со вкусом и размахом. Открыла окно, створки тяжёлые, деревянные, с металлическими коваными заклёпками. Вокруг дома сад, большой, без изысков, но чистый и ухоженный. Деревья почти голые, на траве, которая аккуратно подстрижена редкие пожухлые уже листья. Сам дом — огромный, судя по всему. Забор высокий и кирпичный едва виднеется вдали, а сверху, абсурдная, не вяжущаяся с покоем этого места колючая проволока. Не удивлюсь, если она под током.
На огромных часах, что висели на стене было тринадцать ноль пять, когда дверь бесшумно открылась. Я вскинулась, ожидая чего угодно, например десятка накачанных мужиков в татухах. Но вошла старуха. Казалось, ей лет сто, но поднос она несла уверенно, а на нем опять же куча посуды. Молча водрузила его на стол, а старый собралась уносит. Опять же — молча.
