— Как хочешь. Можешь называть Чернышом.
Я снова засмеялась. Он посмотрел на меня, и лёгкая, едва заметная улыбка тронула его совершенные губы. Посмотрел на гору еды в тарелках, несколькими движениями располовинил порции и придвинул мне одну тарелку.
— Ешь.
Я хотела привычно возразить, сказать, что не хочу, но с удивлением поняла: хочу, да ещё как. И горячего крепкого чая, и незамысловатых бутербродов с колбасой, и яичницы, которая смотрела на меня из тарелки двумя желтыми глазами. Он снова чуть улыбнулся.
— Приятного аппетита.
— Как ты себя чувствуешь? — наконец, спросила я.
— Не знаю, — он пожал плечами. — Словно проспал бы вечность.
За завтраком мы молчали. Я бросала на него взгляды исподтишка. Он встречал их и улыбался своей неуловимой улыбкой, а я заливалась жаркой волной, такой, что впору окно открыть и растереть лицо хрустким снегом, скопившимся на подоконнике.
— Потеплело, — снова сказала я, только чтобы нарушить тишину.
Термометр показывал четырнадцать мороза. И снова покраснела, подумав, что он воспримет это как намёк, что ему пора покидать моё жилище. Здравым умом я понимала, что ему нужно уйти. Он чужой, незнакомый мне и даже себе человек, и я веду себя безрассудно, даже нелепо. Но вместо того, чтобы сказать ему, что он загостился, что ему пора снова на улицу, я полезла в аптечку. Предложенный градусник показывал тридцать семь и восемь, вполне по-божески, учитывая, сколько ему пришлось пробыть на холоде. Выпив жаропонижающее, он снова уснул, а я осталась наедине со своими думами. Телевизор транслировал бесконечные поздравления, по нему показывали людей с белозубыми улыбками, усыпанных конфетти, с бокалами в руках. А у меня только кривая ёлка, парень, потерявший память, и неврученный подарок в красивой обертке.
Поход в магазин осчастливил меня бутылкой шампанского и банкой зелёного горошка — до Нового года осталось лишь несколько часов. Могу поклясться, кассирша из супермаркета смотрела на меня с жалостью. Сказать бы ей, что в моей жизни есть двое мужчин: один из них грешен, словно дьявол, а другой прекрасен, словно ангел. Сказать бы, да только оба они не мои. Поэтому я сделала вид, что в упор не вижу её взглядов, и понесла свой полупустой пакет домой, гордо выпрямив спину. Поставила варить яйца и картошку на оливье, бросила в раковину кусок мяса. А затем взяла в руки коробочку. Уже вечер, Алик наверняка занят. Возможно, пьян и счастлив. Рядом с ним друзья, женщина, беременная от него, поэтому звонить ему нельзя ни в коем случае. Но пальцы набирали знакомые цифры, не слушая доводов разума. В этот раз меня не мучили гудками. Трубку взяли почти сразу, но слышала я одну лишь тишину.
— Алик? — наконец спросила я.
— Женя? — спросил меня в ответ женский голос. В нем царила надменность, уверенность в своей правоте и силе. Я сглотнула ком. — Женя, кто же ещё. Так вот, Женечка. Я знаю, что Ленка терпела тебя годами, но я этого делать не стану. И звонить моему мужу не советую, звонить, писать, искать встреч. Он с тобой никогда не будет, тебе стоило бы это понять уже лет десять назад. Ты меня слышишь?
Я молчала. Сейчас я не смогла бы сказать и слова, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— Не умеешь жить сама, дай другим. Советую прислушаться к моему совету.
Я отбросила телефон, словно он был раскален. Он ударился о плитку, наверняка экран треснул. Жаль, этот телефон подарил мне Алик два года назад. Тогда он развелся с Леной, а я вновь была полна безудержных надежд. Проклятье. Я прошла в комнату и, едва не споткнувшись о лежащего на полу парня, упала на постель. Я судорожно пыталась найти в своей жизни смысл — не выходило. А если нет смысла, стоило ли жить? В висках застучало с невыносимой силой, я сжала голову руками и тихонько заскулила. Надо заплакать, это всегда помогало. Или уснуть, сон — лучшее лекарство.
— Эй, — кто-то тихонько тряс меня за плечо. Я вздрогнула от испуга, распахнула глаза и увидела своего гостя. — У тебя картошка сгорела…и яйца тоже.
— Проклятье. Выбрось их в окно. И ёлку, и новый год, и мою жизнь.
— До нового года осталось полтора часа.
— А какой смысл? Оливье уже не спасти, и никакого желания его спасать у меня нет.
— Новый год это не оливье. Оливье — это просто символ, впрочем, как и сам праздник лишь дата. Но она знаменует перемены и надежды, которые мы можем впустить в свою жизнь.
Я приподнялась на локте и удивлённо на него посмотрела.
— Мне повезло приютить беглого проповедника?
Он улыбнулся.
— Одевайся.
— Зачем?
— Будем встречать Новый год без оливье. Одевайся теплее.
Он меня заинтриговал. Я послушно поднялась и побежала умываться. Натягивала тёплые джинсы, пуховик и слышала, что он гремит чем-то на кухне, жутко хотелось заглянуть, но я сама себя удерживала. Наконец, он вышел. Застегнул свой пуховик, повесил за спину мой рюкзак. На него был нашит пушистый розовый заяц с длинными ушами, но моего гостя это нисколько не смущало. Он дал мне руку.
— Пойдём.
И я пошла. Мы проехали несколько остановок на троллейбусе до центра, потом вышли и прошли по льду замёрзшей реки. Он был весь испещрен тропинками и одинокими следами, но ступать на него было страшно — под ногами несколько метров ледяной воды, проморзглая бездна. Но найденыш шёл уверенно, и я за ним. Мы дошли до высокого бетонного забора, который поднимался сразу от воды. Что здесь находилось, я не знала, хотя жила в этом городе уже несколько лет. Слухи ходили разные. От элитного борделя до клиники по незаконной пересадке органов. Находилось здание в самом, что ни на есть, центре, почти на площади и огораживалось забором наглухо.
— Вообще-то это частная территория.
— Не бойся.
Он безошибочно нашёл камень, словно невзначай прислоненный к стене, ступил на него и взобрался на забор. Ему просто — он высокий. Я же едва перевалила за отметку в метр шестьдесят. Меня захлестывало любопытство, несвойственный мне авантюризм бурлил пузырьками в крови, словно шампанское. Я встала на камень и протянула ему руки. Он легко, словно пушинку, поднял меня наверх. Затем спрыгнул по ту сторону и поймал меня. Во дворе было темно и тихо, гомон праздничной гомонящей толпы доносился едва-едва, несмотря на то, что она была близка, в какой-то сотне метров. Я пошла за своим гостем, обогнула флигель, примыкающий к трёхэтажному зданию. За ним скрывалась шаткая пожарная лестница. Мы поднялись по ней мимо тёмных окон до самой заснеженной крыши. Теперь площадь с главной городской елью была, словно на ладони, и тысячи празднующих людей тоже. Но одновременно я чувствовала себя отдельно от них, словно хранила тайну неизвестную им. Мы сели прямо на снег, найденыш достал термос и какие-то кульки.
— До нового года ещё несколько минут, успели.
Кружек он не взял, поэтому разлил напиток в крышку от термоса. Отхлебнул и протянул мне. Я почувствовала волнение от того, что возможно коснусь своими губами того же самого места, которого касался он.
— Чай? — удивилась я, попробовав. Чай был горячим, чуть сладким и ненавязчиво пах лимоном. Как я люблю.
— Чай, — улыбнулся он. Протянул мне что-то на ладони. — И печенье. Мандаринка в твоём холодильнике была только одна, разделим по-братски.
Я смотрела, как его тонкие длинные пальцы ловко чистят мандарин. Оранжевая шкурка фрукта терпко пахла новым годом. Я взяла дольку, она была холодной, но божественно вкусной. Ничего вкуснее я не ела. Забили часы, народ на площади разразился криками.
— Меня зовут…
Я не успела договориться фразу, он прижал палец к моим губам.
— Тсссс. Не спеши. Притворись, что это не ты, что ты другая. Отпусти прошлое полностью. Имя ничего не значит, их можно дать сотню.
Я замолчала, чувствуя его прикосновение к своим губам каждой клеткой. Когда он отнял палец, я едва не застонала от разочарования. Небо над нами расцветилось тысячами красок, искры салюта, казалось, падали прямо на нас. Мы легли на спину, на холодный снег, над нами лишь бездонное небо и искры, которые казались звёздами сорвавшимися вниз.
