Однажды он уже переживал всё это, однажды его уже бросали. Чувство гадское, убийственное как для неокрепшей психики ребёнка, так и для взрослого человека. Да, мать не по своей вине ушла, но какая разница, как это случилось. Кто-то в одночасье лишил его шанса быть с ней. Не позволил ещё раз обнять. Прижаться к щеке. Руки её почувствовать на себе, тёплое дыхание на затылке. В глазах улыбку увидеть счастливую.
"Это лаванда, дорогой".
На солнце глаза Мэрилин становились фиолетовыми, напоминая ему о лавандовых полях, по которым они гуляли с матерью. И не было грусти, когда Мэтт смотрелся в них. Цельным он становился – вот что происходило.
Какой ребёнок думает о том, что мама когда-нибудь может исчезнуть из его жизни, а вот исчезла – и Мэтт почувствовал себя обманутым. Вот и Мэри ушла. Сама. Никто её не заставлял. Собралась и ушла, так же в одночасье, как и мать. Мэтт утром уехал на работу, а вернулся – дом пуст. Как будто её никогда и не было.
Он не сразу поверил в это. Прошёлся по всей квартире – один раз, другой. Отметил, что простыни сменены, полотенца в ванной свежие. Использованные она аккуратно сложила в корзину для грязного белья. Не бросила, сложила. Там же сверху – его белая футболка, в которой Мэри проходила всю неделю. Не часто, правда, ходила – Мэтт всегда стремился побыстрей её из этой футболки вытряхнуть.
И посуда была вымыта после их завтрака – вкусного и долгого, как в предыдущие дни. Пока он принимал душ и брился, Мэри приготовила валлийские тосты с расплавленным сыром и жареные яйца с беконом. Её умение готовить поразило его в их первое утро. "Да, я умею и люблю это делать. Но для одной себя готовить грустно". Для него она всегда готовила с радостью. И, похоже, с той же радостью удалила все следы своего пребывания в его жизни. Особенно ясно Мэтт понял это, когда нашёл в мусорном ведре её зубную щётку.
Он был щедр с женщинами. В процессе ли отношений или по их завершении, но они всегда что-то от него получали – дорогие подарки, драгоценности, поездки на фешенебельные курорты. Никто не мог сказать, что Мэтт невнимателен к тем, кто провёл с ним часть своей жизни. Мэри оказалась единственной, кто ушёл от него ни с чем, ничего после себя не оставив. Он даже в холодильник залез: не восполнила ли она ту дюжину яиц, которую извела на него за эту неделю. Нет, только по продуктам и по пустующим ячейкам в винном шкафу было видно, что эту неделю он прожил не один. Всё остальное было убрано, протёрто и поставлено на место. Может, она ещё с тряпкой прошлась, убирая с поверхностей свои отпечатки?
Хотя, нет, кое-что она оставила – ощущение второсортности, которое не так-то легко из себя изжить. Мэтт оказался недостаточно хорош для девчонки, у которой за душой не было ни гроша. Обладатель многомиллионного состояния, имеющий возможность купить всё и вся, смотрел на валяющуюся в мусорной корзине обыкновенную пластиковую зубную щётку и понимал, что вовсе не щётку – его самого выкинули безжалостно в корзину.
И это ещё он не нашёл ту записку.
"Я не могу восполнить потраченную на меня неделю, мистер Крайтон. Позвольте выразить надежду, что это никак не скажется на вашем бизнесе".
Снова и снова Мэтт вчитывался в эти строчки, понимая, что каждое слово в них тщательно подобрано. И чем дальше, тем яснее росло понимание, что Мэри сознательно и беспощадно опошлила возникшее между ними влечение, представив себя шлюхой, которую он купил на неделю, ничего при этом не заплатив.
Никогда прежде он не испытывал подобной ярости.
"Потраченная на неё неделя" – так вот, что она думала обо всех днях, что они провели вместе. Днях, в которых он не мог от неё оторваться. Часах, которых они ласкали друг друга. Минутах страсти и нестерпимого голода, когда, будучи в ней, он всё ещё не чувствовал нужного градуса близости. Вот почему это происходило – потому что она не чувствовала того же. Мэтт-то думал, что дело в нём, что он с ума сошёл, испытывая нестерпимое желание раствориться в другом человеке, а она банально его в себя не впускала.
"Мистер Крайтон". Не мистер Крайтон трахал её до потери сознания, а он – Мэтт. Его имя она шептала, когда металась по кровати, его звала, указывая, где именно, на каких частях тела хотела его чувствовать. С его именем на устах она кончала – всегда бурно, всегда едва не плача, всегда со словами благодарности. Жалась к нему, как котёнок, целовала, мелко шептала "спасибо, спасибо". Дурочка! Не она, а он должен был её благодарить. Не мистер Крайтон, а он – Мэтт – служил и поклонялся ей. А она этого будто и не заметила вовсе.
"Позвольте выразить надежду" – это означает, что больше его видеть не хотят. Между ними создана дистанция, стена непроницаемая возведена. Подведена черта. Я – там, а ты – здесь. Вернее, вы. И как вы будете справляться с моей потерей – не моя забота.
А вот упоминание про бизнес и вовсе его взбесило. Она думала, он себе отпуск с ней устроил, что ли? Такой небольшой недельный загул с нетребовательной шлюшкой? О бизнесе его озаботилась – спасибо, он, к херам собачьим, тронут. Неделя крышесносящего траха никак не скажется на его делах. И раньше не сказывалась, и сейчас не будет. Он мозгами думает на работе, а не членом. Член он оставляет для постели, а у него она пустой никогда не бывает.
Стоило только подумать, что скоро рядом с ним окажется другая женщина, как Мэтта буквально передёрнуло. А в следующий момент он со всей ясностью представил, как кто-то другой целует гладкое, изученное им вдоль и поперёк тело Мэрилин, и грязно выругался. Да, он вылепил её под себя. Неделю учил, как доставлять ему удовольствие. Как раскрываться. Как говорить о своих желаниях. Никогда столько времени Мэтт не проводил в постели, вернее, в горизонтальном положении. Они занимались любовью и стоя, и сидя, и даже плавая в его огромной ванне. Мэри чутко откликалась на его прикосновения, всегда искренне реагировала на каждое движение, с энтузиазмом соглашаясь на что-то новенькое. Не осталось ни одной поверхности в доме, где бы он её ни взял. Кухонный стол, лестница, подлокотник дивана. Шезлонг на обдуваемой всеми ветрами веранде. Он закутал их в огромный плед, положил обнажённую девушку на себя и медленно любил под звёздами. Это было прошлой ночью. А сегодня она ушла, вежливо послав Мэтта к чёрту вместе с его звёздами.
Он едва не продавил педаль газа до самого асфальта, когда нёсся по улицам к её дому.
Ему снова никто не открыл, и Мэтт снова спустился в тот же самый магазин, откуда неделю назад увёз Мэри.
На этот раз его темноволосая хозяйка оказалась словоохотливей.
"Позвонила в прошлый вторник, попросила собрать вещи. Часть забрала с собой, остальное отправила в Грейслейк".
"Нет, туда она не поехала. Дом в долгосрочной аренде".
"Забежала около полудня. Взяла сумку с одеждой, передала Ронану ключи от квартиры и уехала. Куда, не сказала. Возможно, в Нью-Йорк. Вроде как туда собиралась".
"Телефон? Да, конечно. Только Мэри предупредила, что какое-то время будет недоступна. Мой? Хм, пожалуйста. Элис. Элис Манфреди. Да, записываю. Как? Тридцать одиннадцать? Да, я поняла. Позвоню, если будут какие-то новости".
Элис Манфреди стала шестым человек, у кого оказался номер его телефона для экстренной связи. Звонки по нему он принимал в любое время и при любых обстоятельствах. Но за пять лет мисс Манфреди так и не позвонила.
Телефон Мэри некоторое время был недоступен, а спустя месяц пришло уведомление, что номер не обслуживается. Через год или два, как-то основательно надравшись, он сделал ещё одну попытку его набрать и почти протрезвел, когда услышал на том конце длинные гудки. Трубку снял какой-то мальчишка. Сказал, что телефон в прошлом месяце на день рождения ему подарили родители.
Мэри исчезла, а Мэтт стал жить дальше.
Глава 3
Громкий стук в дверь вырвал Мэтта из воспоминаний.
