Тишина.
— Где я нахожусь?
Мужчина так тих в темноте, что я задаюсь вопросом, не исчез ли он совсем.
— У тебя есть телефон? Машина? Мне нужно в больницу. Я поскользнулась и упала. Я помню, как кувыркалась и… — Осторожно протягиваю руку и касаюсь своего плеча, двигая пальцами по нему, и нажимаю на нежные мышцы. — Кажется, я упала в канаву или что-то в этом роде. Я отключилась. Не помню, как долго… — Неужели я лежала там, умирая, несколько дней? — А какой сегодня день?
Мои вопросы встречают еще большее молчание.
— Ты там?
Звук дерева, скребущего по дереву, эхом отдается вокруг меня, и я чувствую, как воздух в комнате меняется. Должно быть, мы находимся в небольшом пространстве, потому что я слышу каждый его шаг. Дерево скрипит под его весом, и в тусклом свете огня я вижу неясные очертания крупного мужчины, желтый свет отражается от его загорелого голого торса, когда он поднимается по лестнице и исчезает в еще большей темноте.
— Эй?
Шуршание одеял — мой единственный ответ.
— Почему ты не отвечаешь мне?
— Спи. — Еще одна рычащая, раздраженная команда.
Дрожь паники пробирается в мою грудь. Кто этот парень? И что он собирается со мной делать?
От этого вопроса по мне пробегает волна страха. Я совершенно беспомощна во власти того, кто может быть сумасшедшим чужаком, живущим как дикое животное в горах.
Не совсем те мысли, которые предвещают сон.
АЛЕКСАНДР
Женщина.
Женщина в моем гребаном пространстве. И единственный человек, которого я должен винить в этом королевском дерьме — это я сам.
Но что мне было делать? Оставить ее там умирать? И она наверняка умерла бы. Когда я нашел ее, она была на грани переохлаждения, и это было до того, как температура упала и началась буря.
Черт возьми. Как же меня так угораздило?
Мой ответ лежит в виде женщины, раненой и вызывающе любопытной на полу моей хижины.
После бессонной ночи я чувствую на себе ее взгляд, прежде чем моя нога достигает последней ступеньки лестницы с моей спальной платформы. Моя хватка на дереве становится крепче, и я сдерживаю свое разочарование от ее вторжения. Когда оборачиваюсь, то с удивлением вижу, что она сидит, прислонившись спиной к стене, все еще в основном покрытая оленьими шкурами. Ее жгучие серые глаза непоколебимы, когда я хмуро смотрю на нее в ответ.
Да, я тоже могу задавать вопросы. Например, как, черт возьми, она может сидеть? Когда, как я предполагаю, у неё сломано, по крайней мере, одно ребро? И насколько глупым должен быть человек, чтобы бродить по Адирондакским горам в одиночку, не имея навыков выживания? И, кроме того, почему, черт возьми, она смотрит на меня так, будто я столкнул ее с того гребня, а не спас ей жизнь?
Отрываю от нее взгляд, но не потому, что она выигрывает, а потому, что, по-моему, она будет пялиться на меня весь чертов день, а у меня есть более важные дела, чем играть в гляделки с этой нежеланной занозой в заднице.
Подбросив еще дров в огонь, я отодвигаю деревенские ставни на окне, чтобы проверить погоду.
— Черт, — бормочу себе под нос, осознав мрачную истину.
Ледяной шторм, похоже, задержит меня в плену в моей собственной хижине с женщиной, которая чертовски раздражает меня, даже просто дыша. И это моя вина, что она все еще дышит.
Иду готовить завтрак, чувствуя себя неловко под ее пристальным взглядом. Женщина следит за каждым моим движением. Чайник на дровяной плите уже закипел, и я достаю свою единственную миску и добавляю овсянку быстрого приготовления из банки. Достаю свой растворимый кофе и скрежещу зубы, когда думаю о том, что придется поделиться своими ограниченными запасами с моей нежеланной гостьей.
— Эй, — говорит она за моей спиной. — Можешь хотя бы посмотреть на меня, когда я с тобой разговариваю?
Я застываю с банкой в руке. Старое воспоминание щиплет мои нервы, заставляя внутреннюю бурю кипеть с угрозой ярости. Отказавшись от завтрака, я хватаю пальто, надеваю ботинки и распахиваю входную дверь, посылая внутрь порыв ледяного ветра.
— Куда ты идешь?..
Ее слова заглушаются лязгом двери за моей спиной и ревом ветра в ушах. Я пробираюсь сквозь волны жгучего льда к уборной, где закрываюсь внутри, благодарный за кусочек уединения.
Если бы только погода была ясной, у меня был бы шанс вытащить ее отсюда и вернуть туда, откуда она пришла. Но никто из нас никуда не уйдет, пока не пройдет буря.
Сделав свое дело, я возвращаюсь в хижину. Женщина на том же месте, где я ее оставил, но ее глаза широко раскрыты. Сбрасываю пальто и наливаю горячую воду в наш завтрак.
— Ешь. — С чуть большей силой, чем предполагалось, я пихаю ей овсянку на расстояние вытянутой руки.
Затем наполняю вторую банку водой и ставлю ее рядом с ней, прежде чем занять свое место в дальнем конце маленькой хижины, спиной к ней.
Стараюсь не зацикливаться на том, как собираюсь прожить следующие двадцать четыре часа, не говоря уже о следующих пяти минутах, застряв с ней на этом пространстве площадью в тридцать квадратных метров. Моя единственная надежда — что она истощится, пока ее тело оправится от ран. Чем больше она спит, тем меньше говорит.
— Где моя одежда?
Крепче сжимаю ложку рукой.
— Ты собираешься убить меня?
Я бросаю ложку в миску и сдерживаю яростный ответ. «Ты что, с ума сошла, глупая девчонка!»
— Зачем мне спасать тебя, если я планировал тебя убить? — Мне не удается сдержать гнев в своем голосе.
Когда женщина не сразу отвечает, я медленно оборачиваюсь и вижу, что она не притронулась к еде. Ее взгляд устремляется к стене, где я храню свое оружие — охотничьи ножи, мачете, несколько топоров и охотничье ружье.
— Это для охоты.
Перевожу взгляд на ее нетронутую еду. Она, должно быть, голодна. При дальнейшем осмотре я вижу, что лицо женщины блестит от пота, а губы, которые вчера вечером снова приобрели розовый цвет, снова выглядят бледными. Ссадина на ее голове покрылась корками и не выглядит опухшей или красной.
— Тебе плохо? — Я встаю и подхожу к ней.
— Нет, мне больно. Что ты делаешь?
Опустившись на корточки, я откидываю шкуру, чтобы посмотреть, нет ли у нее других травм. Женщина пытается согнуть колени, сжаться в защитный комок, но морщится от боли, и вытягивает ноги. И тут я замечаю темное пятно на ее термобелье.
— У тебя идет кровь?
— Что? — Она прослеживает за моим взглядом до своего живота. — Я так не думаю.
Я хватаю подол ее рубашки и задираю ткань.
— Эй, не прикасайся ко мне! — Она бьет меня по рукам, но останавливается, когда ее взгляд падает на кровавые царапины на ее торсе. — Я не…
— Черт, — рычу я и роняю ее рубашку. — Еще и это?
Ее глаза превращаются в щелочки, а бледные губы становятся тонкими.
— Как будто я хотела, чтобы это произошло!
Оставляю ее, чтобы взять аптечку и подкинуть еще дров в печь.
— Возьми это. — Я протягиваю ей антибиотик и обезболивающее.
— Что это такое?
— Хочешь умереть? Потому что я был бы счастлив вернуть тебя туда, где нашел. Если хочешь жить, прими эти чертовы таблетки.
Отрываю чистую марлю от рулона в упаковке, и как только женщина проглатывает таблетки, я приказываю ей лечь.
Она настороженно смотрит на меня, когда я задираю ее рубашку. Раны на животе и грудной клетке в основном поверхностные. Я подтягиваю рубашку повыше, и женщина безуспешно борется со мной. Она стонет от боли, когда поднимает другую руку, чтобы прикрыть обнаженную грудь. Там, где выпуклость груди встречается с ребрами, виднеется красная, кровавая рана.
— Подними руку.
Женщина медленно поднимает руку над головой.
— У меня болит плечо. Возможно перелом.
— Вывих. — Я смываю засохшую кровь вокруг раны, чтобы лучше понять, с чем имею дело.
Ее взгляд устремляется на меня.
— Как ты… Ты его вправил? — Она вздрагивает, и воздух вырывается через ее стиснутые зубы, когда я касаюсь чувствительной области. — Кажется, я помню. По крайней мере, боль.
