— К вечеру почувствуешь. — Пересмешка. Усмешка. Всплеск. — Давай, я кремом тебя намажу, золотая рыбка.
— Рыбка? Золотая?
— Угу. Смотри. Ты же рыженькая, значит золотая, и кожа белая, светится на солнце, как чешуя… переливается… удивительно.
— Странно…
— Да уж, странно сидеть с такой-то кожей в самый солнцепёк. Переворачивайся, я тебе спину намажу, иначе к ночи взвоешь.
Алёшка дала намазать себе спину, ноги до колен, пока Вадька не остановился со словами:
— Дальше сама, только хорошо мажь, не жалей, рыбка.
— Спасибо, я дойду, но я признательна за заботу.
— Послушай, Лина, — стоя рядом, слишком близко. — Я не прошу твою невинность, чёрт, прости меня… Ты обгорела, идти далеко, просто подвезу… ну же… — Слишком близко усмешка в глазах.
В большом автомобиле отлично работал климат-контроль, на заднем сиденье валялось махровое полотенце с капюшоном с ушками, и стояло молчание. Молчание сложно контролировать. Слишком близкое молчание сложно контролировать вдвойне.
— Вадим, ты не в тут сторону едешь.
— Это имеет значение?
Имело ли это значение для Али? Если контролировать не ту дорогу, она рано или поздно станет той. Правильной. Рациональной. Симметричной. Выверенной. И размеренной.
— Нет, не имеет… на самом деле неважно, какая дорога…
Али мало, что помнила из местности. Эта местность — сплошь поля с виднеющеюся лесополосой, вдоль которой тянется пыльная дорога и молчание. Хорошо контролируемое молчание. Молчание, которое тянуло мизинец руки в рот — неконтролируемо, молчание, которое щипало глаза, и это не от жары и не от аллергической реакции на воздух кондиционера. Молчание, которое прорывалось:
— Ты женился! Женился! Ты женился, через полтора года после моего поступления… ты женился!
— Женился, Лина.
— Я Али, АААли!..
— Лина, я женился. Что ты хотела? Как ты себе это представляла… Мне надо было ждать тебя, Лина? Чего? Ты вообще думала о том, как оно будет… потом?
— Да… наверное… надо было ждать. Или поговорить со мной. Или… я не знаю!
— Ты сейчас не знаешь… а я должен был знать тогда…
— Ты старше, значит, должен был? — звучит, как вопрос.
— Сейчас ты старше меня тогдашнего, ты знаешь?
— Я не думала.
— Я подумал, рыбка, только, выходит, плохо подумал.
— Твоя жена, какая она? — нет смыла контролировать несимметричные эмоции.
— Нормальная.
— Нормальная? И всё?
— Мне достаточно, Лина.
— Али.
— Лина, для меня Лина. Всегда.
— Что мы тут делаем? Отвези меня домой, а сам езжай к своей нормальной жене.
— Важно, что мы тут делаем, Лина?
— Нет.
— Важно куда я поеду, когда отвезу тебя?
— Нет…
Алёшка не задумывалась о том, бывают ли красивые мужчины, вне сомнения, она знала стандарты красоты и даже была знакома с таким понятием, как секс-символ, но никогда не придавала этому значения. Был ли Андрей Болконский красив? Он был занудой — это было важней.
Зайдя во двор Веты, обходя дом, Алёшка издалека увидела, как Вадька подтягивается на самодельном турнике, рядом с дорожкой. Он подтягивался, делал солнышко, он делал много упражнений, отчего мышцы проступали на спине, животе и руках, что показалось Алёшке завораживающим и даже красивым— то, с какой лёгкостью он перекидывал своё тело через штангу турника, вдруг спроецировали странные картинки с Вадькой и ею — Алёшкой. Картинки были постыдные, Лёшка вовсе не была глупой, но видеть нечто подобное в старшем брате своей подруги, в Пересмешнике — было почти аморальным и, уж точно, стыдным. Покрывшись краской, она проскочила мимо усмешки в глазах, надеясь, что Вадька не заметит её пылающих щёк. Вадька заметил.
— Эй, ты чего?
— Ай!
— Ты чего, бежала откуда-то? Лина, кто тебя обидел?
— Я… нет… никто… я пойду?
— Иди, — усмешка в глазах под пожатие плеч.
В тот же вечер Алёшку обидели, Вету тоже, но больше досталось Лёшке. Идя по улице вечером, они зачем-то остановились в компании, где главенствовал Сабуров — нагловатый, двадцати лет парень, скользкий на язык и взгляд. Схватив сначала Вету, потом, отпустив, притянул к себе растерявшуюся Алёшку.
— Какой цветочек, тебя же ещё никто не сорвал?.. Ммм… даже ещё не зацвела, — проведя слюнявым ртом по шее Алёшки. Она вырывалась под гогот дружков Сабурова, Вета тянула её за руку, пытаясь вытащить из рук парня, но тот только крепче сжимал её, казалось, его забавлял и даже радовал испуг девушки.
— Какая молоденькая, мяконькая, отведать бы, первым сорвать тебя… Пожалуй, так я и сделаю… позже.
Алёшка перепугалась не на шутку, слезы текли из глаз, пьяные руки Сабурова хватали девушку в самых интимных местах, самым беспринципным способом, пока она не услышала свист тормозов, и руки Сабурова не оторвались от Лёшки в тот же момент.
Наблюдая за тем, как голова Сабурова приняла на себя удар чьего-то кулака, Алёшка не понимала, что происходит, пока не услышала грозное:
— А ну-ка, пигалицы, в машину! А ты скотина, и любой из вас. Любой. Хоть один косой взгляд в их сторону — труп. Вы знаете, кто я, менты землю рыть не будут… Я ясно выразился?
И, садясь в машину, протягивая платок Лёшке.
— Дуры вы, малолетние, ещё раз увижу на одной улице с этими, сам ноги вырву, обеим, — и в сторону притихший сестры: — Поехали.
У дома он высадил Вету, несмотря на её попытки остаться и успокоить подругу.
— Успокоила уже, вали домой, бабушке скажи, буду не скоро, может, вообще не приду, чеши домой.
В машине повисла та самая тянущая тишина. Те странные взгляды, которые так пугали Лёшку в Вадьке, после лап Сабурова пугали ещё больше.
— Эй, рыбка, ты чего? — в ответ на вздрагивание и судорожное отползание по широкому сиденью.
— Рыбка… ну? Всё, хватит плакать, хватит, он к тебе больше на пушечный выстрел не подойдёт, никто не подойдёт, на самом деле… всё, не плачь, ты же золотая рыбка, а ещё не исполнила три моих желания.
Алёшка молча смотрела на Вадьку.
— Не плачь — моё первое желание.
Остановившись возле дома бабушки Алёшки, Вадька долго смотрел на Лёшку.
— Как домой пойдёшь, с такими глазами?
— Не знаю.
— Хочешь домой?
— Неааа…
— Поехали.
— Куда?
— Важно, куда мы едем, Лина?
— Нет, — осмелела Лешка.
Вадька не привёз Лешку в какое-нибудь необычное место, и вид был самый обыкновенный, верней, не было никакого вида, потому что стояла чёрная ночь, месяц только зарождался, а от низких звёзд было мало света. Он кинул одеяло на траву и лёг, утянув с собой Алёшку.
— Смотри.
— Смотрю…
Звезды, если смотреть на них лёжа, кажутся другими на вид, если поднять руку — она закрывает половину неба, а когда падает звезда, можно не только загадать желание, но и сделать вид, что поймал эту звезду и спрятал в карман, нагрудный, ближе к сердцу — тогда желание обязательно сбудется. Лешка никак не могла сформулировать своё желание, но звезду на всякий случай спрятала, Вадька на полном серьёзе сказал, что потом примета тоже работает.
— У меня спина затекла, — сказала Лёшка.
Вадька засмеялся.
— Ах ты… рыбка… вообще-то предполагалось, что это будет романтично, а у тебя спина затекла.
— Ну, прости.
Вадька поднял Лёшку за руки, спросил.
— Ты купалась? Ночью? Вода — парное молоко.
— Нет.
— Давай?
— У меня нет купальника.
— Эй, ты видишь меня?
— Нет…
— А я не вижу тебя… так что, давай без купальника… Если тебе будет спокойней, я тоже буду… без.
Лёшка не была уверена, что ей от этого станет спокойней, но промолчала. Сама мысль о том, чтобы купаться без купальника, была очень странной, но купаться так с Вадькой?
— Ладно.
— Отлично. Когда будешь готова, скажи мне и протяни руку. Руку мою не отпускай.
Лёшка так и делала, она не отпускала руку Вадьки, пока не расслабилась окончательно, от темноты ли, от теплоты воды, или от странного чувства, которое рождало присутствие где-то рядом Вадьки, наверняка тоже «без».
