на все пуговицы. Весна всё никак не начнётся, до сих пор холодно.
Выхожу на улицу и, оглядываясь на двери университета, приближаюсь к пешеходному переходу. Заношу ногу вперед и замираю. На широком крыльце появляется Баранова в сопровождении моего любимого преподавателя. Тоскливо наблюдаю за ними. На ней дорогое тонкое пальто. Скорее для красоты, чем для тепла. Никакой шапки, а вместо шарфа изящная яркая косынка.
Я же укутала ухи по самый подбородок, чтобы не дай бог нарывать не начали, а если голову надует, потом башка так болит, что никакая таблетка не помогает. А на «этой» — шикарные туфельки на тоненьких шпильках, будто ей такая погода нипочем, и, вообще, она выглядит как с картинки.
Вздохнув, решаю идти домой и, не глядя на дорогу, ступаю вперед. И уже в следующую секунду испытываю адскую боль такой степени, что в глазах мгновенно темнеет.
Визг тормозов, хлопок двери и крик:
— Куда ты прешь, дура малолетняя?!
* * *
Машина проехала мне по ноге.
Я от ужаса случившегося даже имя свое забываю. Какая-то то там Иванова, вроде Надя, нет, Надя — это моя мама. Точно не Надя. Настя или Магдалена. Нет, Магдалену хотела бабуля, но её, к счастью, никто из родственников не поддержал.
Я стою как цапля: на правой ноге, подогнув левую. И отчаянно ору! Ну понимаете, те, кто говорят, что надо вести себя прилично и скрывать свою боль, не забывая о чувстве собственного достоинства, ну им просто никогда не проезжал по ноге новенький блестящий Лексус.
— Ты что, совсем идиотка? Кто по сторонам смотреть будет? Малолетка глупая, дома бы сидела, раз дорогу переходить так и не научилась! — орёт на меня водитель.
А я даже ответить не могу. Больно. Обидно и невероятно жалко саму себя, ну только со мной могло такое приключиться.
Вокруг нас собираются студенты. Никто ничего для меня не делает. Помочь не пытаются, защитить тоже. Одна половина молодёжи снимает вопли водителя на видео, другая — бродит вокруг автомобиля с телефонами, подсчитывая вес Лексуса. А меня шатает, потому что долго стоять на одной ноге — это за гранью моих гимнастических возможностей, а встать на вторую я категорически опасаюсь. Из глаз текут слёзы.
— Ты дебилка мелкая, тебя мамаша твоя, алкоголичка, дорогу переходить не учила?
— Любезнейший, — слышу я знакомый хриплый голос и орать прекращаю, даже боль немного отступает. — Вы бы свой рот с мылом помыли, прежде чем к девушке таким образом обращаться. Немедленно извинитесь, а я звоню куда следует. — Достает профессор телефон.
— Держитесь, Иванова, — обращается ко мне, поднося аппарат к уху, — как говорил Иар Эльтеррус: «Моя боль — это только моя боль. Она никогда и никого не интересовала, так всегда было и так всегда будет.»
А я засматриваюсь. Боже, какие у него руки, даже с расплющенной по асфальту ногой, я не могу не обратить внимания на то, насколько они большие и сильные. Меня бы ими везде перетрогать, я была бы самой счастливой на свете. Уж нога точно исцелилась бы лечебным наложением таких ладоней.
— Эээ, она сама под колеса полезла, мужик, не усугубляй!
— По правилам дорожного движения, именно вы должны были её пропустить, — спокойно и с достоинством отвечает мой преподаватель. — Но, Иванова, в следующий раз будьте внимательны, нужно посмотреть сначала налево, потом направо, — строгим тоном отчитывает меня профессор.
Я буду такой, как вы захотите, дорогой профессор. Затаив дыхание, бесстыже заглядываю в его яркие голубые глаза. Мало ли сколько мне той жизни осталось. Роман Романович стоит ко мне очень близко и, не выдержав напряжения, я теряю равновесие.
Продолжая доказывать быдлячему водителю, что тот не прав, Заболоцкий подхватывает меня одной рукой. И чтобы не упасть, я его обнимаю.
Мир перестаёт существовать.
Я ощущаю аромат его туалетной воды и чувствую твёрдость его спины. И улыбаюсь как идиотка. Если сейчас нас снимут на видео, то меня вместо деда определят в психушку. То ору как резаная, то лыбу давлю. Жалею только, что голову сегодня не помыла, и даже страшно представить, как сильно размазалась по щекам тушь от слёз и криков.
— Рома, ей нужно в травмпункт, — слышу голос преподавателя по английскому.
Рома?! Разрушает она мою идиллию. Для тебя — Роман Романович, вообще-то. И как-нибудь без тебя, дорогуша, разберемся. Иди вон физруку советы давай, он твою круглую пятую точку по достоинству оценит. Кстати, а ведь отличная идея, надо их свести, чтобы не «ромкала» лишний раз в свободное от работы время.
Мысленно я уже сижу в машине любимого преподавателя, он везёт меня в травмпункт, тянет на руках через белые двери с красным крестом над крыльцом, очень волнуется, постоянно спрашивая, как мое самочувствие. Покупает мне капучино в автомате, пока мы вместе ждем результаты рентгена, улыбаясь и трижды спрашивая, какую шоколадку я бы предпочла к кофе. Но эта «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Британ» снова всё портит.
— Скорую нужно вызвать, Ром. Так по правилам положено, травму зафиксируют.
Плевать мне на твои правила, «герундий» и «инфинитив» ты наш с «презент перфектом» в одном флаконе, мне главное — поближе к Роману Романовичу быть, хотя нога, конечно, болит и даже очень.
— Рома, вот туда её, на лавочку, — указывает преподша наманикюренным когтем в заданном направлении.
А тебя бы в ссылку, в Сибирь, на каторжные работы, но я же молчу и не отсвечиваю. Однако Роман Романович строго решает ситуацию и отнюдь не в мою пользу.
В скорую меня усаживает опытный фельдшер, пообещав Роман Романовичу, что доставит к лучшему хирургу города, то есть к тому, кто в данный момент в приëмном покое дежурит.
Тоскливо глядя на стоящих возле дороги англичанку и профессора, я думаю о несправедливости. Ну почему в сказках принц всегда спасает зачухонку в лягушечьей шкурке, а в жизни он остается на дороге в компании более подходящей ему по возрасту и статусу модели?
Дальше всё течёт скучно и предсказуемо. Паспорт, прыжки по этажам, крики уставших от всего медсестер и много непонятных мужиков в трико и серых майках с перебинтованными руками и ногами.
— Повезло тебе, девчушка. — Прикусывая фильтр сигареты, приподнимает снимок моей ноги к свету хирург.
Не уверена, что внутри больницы можно курить, но у этого здорового мужика в белом халате столько седых волос, что, наверное, он здесь сидит уже давно и точно на особом положении.
— Ты сделала вот так. —
