— Кыш! Кыш, ядрёна вошь! — голосит птица, прижимаясь к стальным прутьям. — Чмо!
Его вопиющая наглость ослепляет меня глухой, первобытной злобой.
— Ты кого вошью назвал?! — шиплю, просовывая руку в клетку, — А ну иди сюда. Куда намылился? Либо ты делаешь как я хочу, либо всё равно вылетишь в окно, только уже со свёрнутой шеей.
Гера перебирает короткими лапками, цепляясь ими за решётку, в тщетной попытке избежать моих рук. Напрасно, настойчивости мне не занимать.
— Не уйдёшь! — ликую, едва ухватившись пальцами за короткий бурый хвост. Миг и мощный клюв до самой кости прокусывает основание моего мизинца. Злость, какой я ещё не испытывала, мутной пеленой застилает глаза. Боль отходит на второй план, остаётся только дикое желание достичь своей цели. Гера сипло матерится и кусается, но мне уже всё равно. Его барахтающаяся тушка, в конце концов, оказывается в моих руках.
В любых обстоятельствах получать своё — вот, что действительно имеет значение.
— Карина, что ты делаешь?
Вопрос звучит недоверчиво и как-то зловеще. У меня все внутренности сжимаются в ледяной комок, при звуках этого хрипловатого с нотками раздражения голоса. Я вздрагиваю и пронырливый Гера, пользуясь случаем, вылетает из моих рук. Не чувствуя конечностей разгибаю спину, оборачиваюсь. В полнейшем ступоре слежу, как птица грузно пикирует на плечо ненавистного Рината.
— За что ты так с нами? — спокойно спрашивает парень, закрывая окно.
Несмотря на показную мягкость, в его тоне чувствуется хорошо замаскированная, едва сдерживаемая ярость. Меня так просто не провести, я на притворстве собаку съела, но конкретно с Троллем я не собираюсь ломать комедию, много чести.
— Не понимаешь? — мой голос звенит от возмущения.
— Нет, — склоняет он голову набок, испытывающе глядя в моё лицо.
У меня весь затылок покрывается испариной, настолько ощутимый дискомфорт причиняет мне этот взгляд. Какого чёрта? Гипнотизёр фигов.
— Придуриваешься? — уточняю, убирая влажные косы за спину и медленно приближаясь к «братишке». Меня забавляет застывшее в его разноцветных глазах замешательство. — Вам удалось запудрить голову моему отцу, но это ещё не значит, что я стану с этим мириться. Папа — только мой! Убирайтесь, или потом придётся локти кусать.
— Хватит, — на скулах Рината отчётливо проступают красные пятна.
— Плакать, что ли собрался, рохля? Или боишься, что…
Мою обличительную речь, призванную опустить парнишку ниже плинтуса, прерывает звонкая затрещина.
— Немедленно извинись, — угрожающе требует отец, потирая руку, которой меня ударил.
— Мне не за что извиняться, — папин поступок отзывается во мне непониманием и глухой обидой. Щёку покалывает и разливающийся по лицу жар только подпитывает моё праведное негодование.
— Не хочешь по-хорошему, значит, будем говорить по-другому. Извинись, или, видит Бог, я возьмусь-таки за твоё воспитание!
— Раньше надо было, — парирую, дерзко вскинув голову.
Он столбенеет, я же презрительно кошусь на Рината. Пусть знает, с кем имеет дело, тюфяк бесхребетный.
— Вон отсюда! — командует отец, указывая пальцем на дверь.
Несмотря на клокочущую ярость, мне удаётся сохранить независимый вид, когда я гордо прохожу мимо взволнованной Илоны. Сейчас я кажусь себе жутко взрослой и непобедимой.
Эту битву я проиграла, но не войну.
Это война, змеёныш!
Я сижу на подоконнике, обняв руками колени. За окном перемигиваются огни ночного города — близкие и одновременно такие далёкие. Мне, наверное, никогда ими не налюбоваться. А сейчас заснеженные улочки манят ещё сильнее, как-никак я уже вторую неделю нахожусь под домашним арестом, подумать только! Без прогулок, общения и даже интернета. Из-за своих «обожаемых» родственничков.
Пока я тут страдаю они, как ни в чём не бывало, ходят развлекаться. Сегодня, например, отправились в кино на премьеру фильма ужасов, о которой я грезила месяца три точно. Этому предшествовала самая тоскливая в моей жизни новогодняя ночь, ибо я была вынуждена, стиснув зубы, наблюдать ужимки Илоны и Рината.
Признаться по совести, за неполные две недели совместного проживания, моё к Илоне отношение порядком потеплело, причиной чему послужил случайно подслушанный разговор. Дело было незадолго до празднования. Я пошла на кухню, намереваясь пополнить запасы мандаринов, и замерла на полпути, услышав своё имя из отцовского кабинета. Знаю, подслушивать не хорошо, но тогда мне было начхать. Информация — самое мощное оружие. В общем, сами виноваты, нечего шушукаться.
Папа сердился на моё упрямство — видите ли, я так и не извинилась перед Ринатом. Называл меня эгоисткой и даже собирался оставить без запланированного подарка, а это, ни много ни мало — платиновая подвеска с муранским стеклом к моему браслету Пандора. Мы её вместе выбирали в каталоге, и та должна была стать его завершающим штрихом. Так и случилось — она стала символом завершения моей спокойной жизни.
Так вот, Илона, к моему искреннему удивлению, настаивала на отцовском ко мне снисхождении. Дескать, в основе моего конфликтного поведения стоит неосознанное сопротивление переменам, возможно даже какие-то скрытые страхи. Она расписала меня такой обделённой и несчастной, что я чуть сама этому не поверила. Даже в тихую прослезилась, удивляясь незнакомому тянущему чувству в груди. Говорила Илона складно, с чувством. Отцовское сердце предсказуемо дрогнуло, и он пообещал быть со мной помягче. Эх, Илона, простодушная душа, хоть какая-то с неё польза.
А вот с мерзким Троллем мои отношения складываются совершенно иначе. Его покладистость настолько приторна, что вызывает во мне стойкий рвотный рефлекс. Зато папа не может на него нарадоваться. Видите ли, Ринат такой ответственный и взрослый.
«Я вас умоляю, взрослый. Всего на полгода меня старше» — так и хочется вставить свои пять копеек, но я держусь, уж очень надеюсь уделать Левицкую новой подвеской. Вмазать Ринату, конечно, хочется сильнее, но приходится терпеть. Своё он обязательно получит. Позже.
Настойчивый стук в дверь прерывает невесёлый ход моих мыслей.
— Карина, иди ужинать, — заглядывает запыхавшийся отец. Его лицо разрумянилось от мороза, и весь он излучает отвратительный позитив. Не то, чтобы я не желала ему добра, но радоваться их с Ринатом замечательному времяпровождению выше моих сил.
— Нет аппетита, — я равнодушно отворачиваюсь к окну, намекая на нецелесообразность дальнейших уговоров. При виде довольной физиономии Тролля, мне бы всё равно кусок в горло не полез. Проверенно.
— Как хочешь, — недовольно бурчит отец. — Завтра на рассвете мы выезжаем в гости к матери Илоны. Чтобы к шести часам была готова.
И захлопывает дверь. Нет, ну нормально?
«Постой, а как же моё согласие? Не обсуждается?» — искренне возмущается моя гордость, да в нашем доме до неё никому нет дела. Полночи я любуюсь метелью, молясь, чтобы к утру начисто замело все дороги из города. В мои планы входит выклянчить доступ к интернету в честь рождества, а не встречать его, у чёрта на рогах с Ринатом и его бабушкой. Что ж, раз старшие решили — выбора нет, я поеду. Только это война, змеёныш.
Везением здесь и не пахнет
Молюсь я видимо так себе, ибо уже к десяти часам утра папин внедорожник подъезжает к какому-то Богом забытому посёлку. Устав созерцать однотипный пейзаж, который из-за тонировки кажется ещё более серым и унылым, я поворачиваюсь к Ринату. Зря. От его щенячьего восторга сводит желудок.
Справа поле, слева ров — чем здесь любоваться, спрашивается?
— Расслабься, не нужно так переживать, — неожиданно заговаривает он, «обольстительно» сверкая брекетами. — Тебе понравится, бабуля у меня классная.
Я закатываю глаза.
Переживать должен ты, полудурок, как бы я тебя случайно в проруби не утопила. Нужно признать, шкала моёго настроения от такой невинной фантазии тут же уверенно ползёт вверх.
