прошлых столетий, касаясь босыми ногами холодной метлахской плитки, она наконец могла вздохнуть с облегчением.
Что Саша в подвале не одна, она поняла, лишь когда увидела его.
Высокий, тёмный силуэт. Узкие бёдра. Широкие плечи. Она даже не увидела — почувствовала, словно неведомая сила потянула её вдоль стеллажей именно туда, вглубь подвала. Ей даже показалось, он стоит к ней спиной.
Но он стоял лицом.
— Я могу вам помочь? — спросила она, решив…
На самом деле ни черта она тогда не решила. Это уже потом, когда спрашивала себя почему не испугалась и о чём думала в тот момент, Алекс придумала себе оправдание, что приняла его за гостя, который рассматривает бутылки.
Исподлобья он смотрел прямо на неё. Блеск его глаз в темноте казался гипнотическим, завораживающим. И густые тёмные волосы, небрежно лежащие и слегка взъерошенные, так и просились, чтобы запустить в них пальцы.
В подвале словно резко похолодало, когда он удивился:
— Я похож на того, кому нужна помощь?
Мужчина выступил из глухой тени на свет, и Алекс невольно поёжилась: мощь, сила и власть, что он излучал, завораживали как власть хищного животного над травоядным. Власть силы над слабостью. Гроза против жалкого зонтика. Шторм против утлого судёнышка.
— Нет, но… — растерялась Александра, но тут же собралась. — Если вдруг вам нужна экскурсия, — сказала она как можно беззаботнее, — я могу показать, что где здесь находится.
Он смотрел выжидающе и Алекс, сочтя это разрешением, продолжила:
— Вот там, — махнула она в пыльный угол, — самые редкие экспонаты коллекции. Например, «Романи-Конти Гранд Крю». В конце девятнадцатого века большая часть французских виноградников была поражена филлоксерой, корневой тлёй, от которой все старые европейские сорта погибли, но эти несколько бутылок, из урожая с той самой лозы, выращенной на собственных корнях.
Шкаф-сейф, на который она показала, хранил целое состояние, но всухую проигрывал притяжению, что исходило от мужчины.
— Эпифития, — сказал он.
— Что? — не поняла Алекс.
— Эпифития или эпифитотия — распространение инфекционной болезни растений или увеличение активности вредителей растений на значительной территории, по аналогии с эпидемией, — уточнил он. — А эта лоза, с которой получили всего шестьсот бутылок «Романи-Конти Гранд Крю» из вашей коллекции, увы, сдалась под натиском филлоксеры уже в следующем году, в тысяча девятьсот сорок шестом.
Алекс с уважением кивнула, не в силах оторвать от него взгляд.
— Всё ещё считаешь, мне нужна экскурсия? — спросил он.
— Нет, — улыбнулась она. — Вам, видимо, нет.
— Но кое-что мне действительно нужно, — поманил он Алекс пальцем.
Происходящее казалось ненастоящим. Но она и не подумала, что может отказаться. Она шагнула к нему и ощутила то, чего никогда ещё не испытывала с такой силой.
Желание. Плотское, страстное. Неодолимое.
Низ живота заполнило мучительное тепло. Грудь напряглась до боли в затвердевших сосках.
Она, конечно, могла списать это на холод, и могла сколько угодно себя обманывать, но правда заключалась в том, что никогда в жизни она так не хотела мужчину. Настолько, что, когда он подтянул её к себе, она и не подумала сопротивляться, оказавшись полностью в его власти.
Что бы он с ней ни сделал — она бы согласилась.
А он положил одну руку ей на шею, другую на талию, и притянул к себе.
В тот миг остатки разума её ещё не покинули, и она ещё попробовала его оттолкнуть.
— Обещаю, тебе понравится, — сминая жалкое сопротивление, он коснулся губами её шеи.
И вот теперь она точно сошла с ума. Колени задрожали. Земля поплыла из-под ног.
Его губы ласкали её кожу. Его руки стискивали её бедра, прижимая к сильному мужскому телу. Она была в огне. И сквозь гул, что стоял в голове, словно в доменной печи, Александра слышала только его шумное частое дыхание и руку, что скользнула под подол платья…
Ничего из этого, а особенно из того, что было дальше, она не хотела вспоминать.
И лучше бы ей сейчас, наверное, было сброситься с чёртова небоскрёба, чем снова встретиться с Давидом Гроссом. Но тогда она даже имени его не знала.
Она знала, что он тот, кто целует её ключицы и заставляет её тело трепетать. Тот, кто прежде, чем она успела глотнуть открытым ртом воздуха, накроет её губы своими, и его рука, смелая, уверенная, до того, как она успеет это понять, окажется у неё между ног. Его пальцы будут её ласкать и всё, на что Александра казалась себе неспособной: потерять благоразумие, воспламениться страстью, отдаться первому встречному — вдруг станет реальностью.
Его руки и его губы — всё, что в тот момент имело значение. Его горячие губы и настойчивые пальцы — всё, что составляло ось, вокруг которой вращалась земля.
Она застонала от удовольствия, он что-то прошептал в ответ. Земля набирала обороты.
Что землю сорвало с оси, Алекс поняла, только когда вдруг очнулась и поняла, что мужчина остановился и смотрит на неё сверху вниз.
— Меня давно уже трудно удивить, но у тебя получилось, — сказал он со странной интонацией, понять которую Алекс при всём желании не удалось бы. — Пойдём, — вытащил он руку из-под платья.
— Куда? — удивилась она, ещё находясь явно не в себе.
— Найдём место более подходящее, чем сырой подвал.
Тогда она очнулась и пришла в ужас.
«Господи, что я творю?» — попятилась она.
Низкий, мягкий, чуть хрипловатый от желания мужской голос приглашал её продолжить знакомство. Но она, как была босиком, рванула прочь.
Как? Почему? Что, чёрт побери, это было?
На эти вопросы Алекс не смогла себе ответить до сих пор.
Выдохнув, она отвернулась от окна и замерла…
В дверях стоял Давид Гросс.
Давно ли он здесь стоит? Открылся его кабинет беззвучно, или поглощённая своими мыслями, Александра даже не услышала?
И вид у Давида Гросса был такой, словно он видит её насквозь и читает мысли.
Он остался таким, как она запомнила — похожий на дракона, который собрался ей отобедать и выплюнуть её сбившийся набок шарфик.
— Александра Квятковская, — сказал он так, словно пробовал на вкус. Его глаза сверкнули совсем как тогда в темноте. — Закончим начатое?
Её надежды были напрасны: он её помнил.
Он ничего не забыл.
«А она стала ещё краше», — рассматривал Давид девушку, что стояла в его приёмной.
Он не мог точно сказать: похудела она или округлилась — бесформенное пальто скрывало фигуру, — и что именно в ней изменилось, но ей безусловно шло. Она стала старше. Перед ним точно стояла не
