Тут он посмотрел на меня так, что обманываться было уже невозможно:
— Да, хочу.
Лучше бы он просто взял и ткнул меня кулаком в живот — ведь понимать слова мой мозг все равно отказывался, а физическое воздействие, наверное, понял бы.
— Хочешь? Какого черта ты хочешь?
Кеннеди вскочил со стула и протопал до двери и обратно, отмерив с десяток шагов:
— А ты как думаешь? Господи! Не заставляй меня это говорить!
— Почему же? — Я недоуменно раскрыла рот. — Если ты хочешь что-то сделать, так почему… какого хрена ты не можешь об этом сказать? И при чем тут твоя карьера?
— Я как раз пытался объяснить. Мы все знаем, что для человека, который хочет победить на выборах, нет ничего хуже, чем вляпаться в какой-нибудь скандал. — Кеннеди уставился на меня так, будто я была его противником на предвыборных дебатах. — Но я всего лишь человек. Хотя бы, пока я молодой, мне нужно, что называется, перебеситься. Если я буду себя сдерживать, то потом все эти желания станут только сильнее, так что я не смогу с ними справиться и моей карьере придет конец. — Он беспомощно развел руками. — Поэтому я должен дать себе волю сейчас, пока мои приключения еще ничем мне не грозят.
Я твердила себе, что этого не может быть. Мой парень, с которым мы встречались три года, хочет порвать со мной для того, чтобы без зазрения совести путаться с однокурсницами. Я зажмурилась и попыталась сделать глубокий вдох, но не смогла. В комнате не хватало кислорода. Ничего не говоря, я смотрела на Кеннеди. Он стиснул зубы и процедил:
— Ладно. Я-то хотел тебя подготовить… Думал, просто расстанемся по-хорошему, без сцен. Но, видно, глупо было на такое рассчитывать.
— Ты называешь это «расстаться по-хорошему»? И для тебя это просто? Кинуть меня, чтобы кувыркаться с другими девчонками и не чувствовать себя виноватым? Ты серьезно?
— Серьезней не бывает!
Запуская в Кеннеди учебником по экономике, я подумала: «У него даже не осталось для меня человеческих слов — одни только вонючие штампы!»
Меня разбудил голос Эрин:
— Жаклин Уоллес, поднимай задницу с кровати и беги спасать свой средний балл! Боже мой, ну нельзя же так забивать на учебу из-за парней! Ты потом все это не расхлебаешь!
Я негодующе хмыкнула в одеяло и только потом высунула голову:
— А кто тут забил на учебу?
Эрин минуту назад вышла из душа и стояла подбоченясь, замотанная в полотенце:
— Ха-ха! Очень смешно. Вставай.
Я фыркнула, продолжая лежать:
— У меня со всеми предметами все в порядке. Могу я хоть один завалить?
Эрин разинула рот:
— Ты сама-то себя слышишь?
Я себя слышала. Моя трусость бесила меня не меньше, чем мою подругу. А может быть, даже больше. Но я и думать не могла о том, чтобы трижды в неделю по часу отсиживать рядом с Кеннеди. Я не знала, как он собирался пользоваться своим новым статусом свободного мужчины: с кем флиртовать, кого клеить. В любом случае смотреть на это не хотелось. От одних только мыслей становилось паршиво.
И зачем я записалась на тот же курс, что и он? В начале семестра он спросил меня, почему я решила ходить на экономику. Ведь я получаю музыкальное образование, и это для меня необязательный предмет. Вдруг Кеннеди уже тогда чувствовал, что нашим отношениям скоро придет конец? Или даже знал?
— Не могу я.
— Еще как можешь! — Эрин стянула с меня одеяло. — Теперь вставай и иди в душ. Если я из-за тебя опоздаю на французский, месье Бидо замучает меня своим passe compose.[1] Я и по-английски в прошедших временах не сильна, а уж en francais,[2] да еще в такую рань, я вообще двух слов не свяжу.
Я подошла к аудитории ровно в девять. Кеннеди наверняка был уже там, ведь он никогда не опаздывал. Лекции по экономике проходили в большом зале, где парты располагались амфитеатром. Я шмыгнула в заднюю дверь, сразу же заметив Кеннеди в середине шестого ряда. Место возле него, мое место, было свободно. Доктор Хеллер еще на втором занятии записал, кто где должен сидеть, чтобы он мог сразу видеть, кого нет (посещаемость учитывалась при выставлении зачета). «Придется к нему подойти и объяснить, что я хочу пересесть», — подумала я.
Оглядев аудиторию, я увидела два свободных места сзади. Одно в четвертом ряду от конца, между парнем, который спал, подперев щеку рукой, и девчонкой, которая пила что-то из большущего стакана и непрерывно болтала с соседкой. Другое — в самом верху, рядом с молодым человеком, рисовавшим что-то на полях учебника. Я остановилась на втором варианте. Тут вошел профессор, и «художник» поднял голову. Я остолбенела: это был тот самый парень, который спас меня два дня назад. Если бы я не застыла на месте, я бы развернулась и выбежала из аудитории.
Меня с головой накрыли воспоминания о том ужасном вечере: беспомощность, страх, унижение. Придя к себе в комнату, я свернулась клубком на кровати и всю ночь проплакала. Я облегченно вздохнула, когда Эрин написала мне, что останется у Чеза. На следующий день я решила не рассказывать ей о случившемся: во-первых, не хотела, чтобы она чувствовала себя виноватой, — ведь это она уломала меня пойти на вечеринку, а потом позволила мне уйти одной, а во-вторых, хотелось поскорее это забыть.
— Если все усядутся, мы начнем.
Услышав голос профессора, я вышла из ступора. Все, кроме меня, сидели. Я бросилась к свободному месту между болтушкой и соней. Когда я плюхнулась на прикрученный к полу стул, девушка на секунду обернулась и продолжила свой рассказ о том, где, с кем и до какого состояния она напилась в прошедшие выходные, а парень только приоткрыл осоловелые глаза и даже не пошевелился.
— Здесь не занято? — шепотом спросила я.
Он покачал головой и пробормотал:
— Было занято. Но она давно не ходит. Видно, бросила.
Немного успокоившись, я достала из сумки тетрадь. На Кеннеди я старалась не смотреть, но при таком расположении парт это было довольно трудно. Стоило ему пошевелиться, его тщательно уложенные светло-русые волосы и выглаженная рубашка, так хорошо мне знакомая, сразу же притягивали к себе взгляд. Эта ткань в зеленую клетку очень шла к его ярко-зеленым глазам. Мы с ним были знакомы с девятого класса. Я видела, как он постепенно превращался из пацана в шортах и кедах в молодого человека с глянцевой обложки, который отдает свои идеально подогнанные вещи гладить в прачечную и следит за тем, чтобы его обувь всегда блестела. Фигура у него была безупречная, и даже преподавательницы нередко оборачивались ему вслед, а потом быстро отводили взгляд, как от запретного плода.
В старшей школе мы вместе ходили на английский. Кеннеди заметил меня на первом же уроке: перед тем как сесть, улыбнулся, показав ямочки на щеках, и предложил заниматься в его группе. Потом спросил про мои планы на выходные, а вскоре и сам стал частью этих планов. Он ухаживал за мной без робости, не сомневаясь в успехе. Как староста нашего класса, Кеннеди старался со всеми дружить: он придавал большое значение тому, чтобы всем нравиться. Это был один из лучших учеников, спортсмен (гордость школьной бейсбольной команды), звезда дискуссионного клуба (в споре он всегда находил веские доводы, которые помогали ему победить).
