— Тава! — прервал бурный поток сестринских слов Савелов. — Паола где?
— Паола? Гости выезжают, провожать пошла, — и добавила с большой гордостью: — Паола, моя девочка, старшая, маме здесь помогает, отлично справляется! И не нужно было ее тогда к тебе пристраивать. Сразу говорила, она не офисный ребенок. Здесь она на своем месте! А зачем тебе Паола? — и тут же меняя тон на холодный, строгий и деловой, позвала: — Ирина Валентиновна! Паолу пригласите, пожалуйста, скажите, дядя Рома приехал.
И снова, лишь только повернулась к Даринке, расцвела:
— Паола Рому обожает. И он ее тоже! У них невероятные отношения. Сейчас через секунду будет здесь! Вот увидишь!
Паола появилась не через секунду — через десять секунд. Когда девушка, сияя неподдельной радостью, чистым светлым счастьем, появилась в дверях, Горянова покрылась холодным потом. Мерзко, грязно, липко, вонюче стало от себя самой, потому что навстречу Ромке бежала та самая тонюсенькая черноволосая девушка, та самая, что сидела в Гродинке за ее столом. Теперь, когда Паола стояла рядом с Романом, можно было отчетливо видеть, что они родственники. Они близкие родственники. А с Горяновой у нее вообще ничего общего не было, разве что черные длинные волосы. Какая сука тогда предположила, что они похожи? Слепая сука! Даринка саму себя готова была облить грязью, потому что заслужила. Потому что нельзя так, огульно, подло, паскудно, говорить о других гадости! Господи! Какие тошнотворные мерзости они тогда в офисе про Романа и эту девочку наговорили! А какую подлость с тем столом вытворила Горянова! Даринка от стыда опустила голову и поднять не могла. Хорошо, что Ромка тот стол разбил. Какой он молодец, что стол тот разбил! Хоть бы эта нежная, чистая девочка его не видела.
Паола счастливо щебетала с Савеловым, тот радостно отвечал ей, но его тяжелый взгляд был прикован к Горяновой. Она ощущала его на себе. Слезы стыда и большого раскаяния жгли глаза.
— Ола, у тебя телефон с собой? — громко прозвучали, пробиваясь сквозь туман тяжелых раздумий, Ромкины слова.
— На ресепшене.
— Набери мне, а то я свой засунул куда — то, — сказал Савелов, подходя к Горяновой.
— Хорошо! — и Паола метнулась к стойке администратора.
Савелов вынул из кармана телефон и повернул Горяновой прямо к лицу. Через мгновение телефон ожил, и крупными буквами загорелось на нем проклятое слово «Зайка». Горянова заплакала. Не в голос, нет. А странно и сдержанно, но оттого больнее всего. Когда слезы крупно скапливаются в уголках и не могут пролиться. Савелов спрятал телефон и взял ее за руку.
— Тава, — сказал тихо шеф своей сестре, не отрываясь от Горяновой. — Отмой ее сегодня во всех своих джакузи и фитобочках, вот чтобы ни одного грязного кусочка, ни мысли никакой мерзкой у нее больше не было. А потом пусть поспит. Сон, он очищает. Я утром ее заберу, — и он резко отпустил горяновскую руку и пошел к Паоле.
Оттавия, которая смотрела на Горянову, понурившую голову, ничего не спросила больше:
— Езжай уже! — кинула она брату вслед. — Мы здесь разберемся… — а потом обняла Даринку и зашептала ей на ушко что — то очень хорошее.
Что именно шептала Оттавия, Горянова не поняла, она еще очень плохо знала итальянский…
Тот, кто придумал спа — процедуры, был гений. С этим не поспоришь! Последующие четыре часа Даринка испытала на себе фейерверк всевозможных телесных удовольствий. Ее грели, поглаживали сильно и не очень, скрабили, пощипывали, откровенно мяли, чем — то вкусно пахнущим мазали и обертывали, потом оставляли почти одну (говорливая Оттавия, не отходившая от Горяновой ни на шаг, не в счет!), а дальше приятно омывали, балуя тело в ароматной воде. И когда уже она вся расползлась амебой и в голове не осталось ни одной паршивой мыслишки, ее закутали в нежную теплую ткань и посадили в номере пить какую — то невероятную теплую вкусность. Так она и уснула. Забыв про все на свете. Словно в этом мире нет и уже не будет никаких препятствий, словно в этом мире кто — то очень мудрый, очень человечный и любящий вмиг решил все ее проблемы…
Сладкая нега, тишина в голове и надежда в сердце — все это весьма способствует хорошему сну и чудесному пробуждению. А сон, врачующий сон, длится и длится. И утром, когда солнечный луч скользит по лицу, лукаво будя, просыпается совсем другой человек, человек, который хочет петь от счастья просто потому, что наступил новый день…
Даринка проснулась на рассвете. Хотя разве можно назвать промозглое осеннее начало дня рассветом? Осенью поздно солнце встает… А сейчас только четыре утра, не больше. Но Горянова всерьез ощущала, что проснулась именно на рассвете. За окном темно, но сердце точно знает, что там, где — то там уже встало солнце, потому что в душе оно уже поднялось. Оно поднялось! Теплое, яркое, родное. То, которое ласково улыбается глупым детям, влюбленным и просто счастливым людям. И закрываются глаза, чтобы сердце смогло представить его доброе тепло. Поспать еще? Нет! Даринка поднялась, с удивлением понимая, что все это время спала в огромном белом банном халате. Она опустила ноги с кровати, с трудом отыскав тапки. Свет прикроватных бра осветил комнату. Минут пять Даринка пыталась найти свои вещи в номере, но не смогла. Ничего! Блиин! Хотя ей было вполне комфортно в халате, но ведь в Гродинку в нем не поедешь. Да и под ним, если быть честной, ничего вообще. Голенькое тельце. Хорошо, хоть носочки, беленькие, тепленькие, на ногах.
Наскоро умывшись холодной водой и чуть мазнув пальцами зубной пастой по зубам, Горянова решила выйти из номера, чтобы отыскать горничную. В конце — концов, уже утро! Но на этаже не было привычного стола для портье, и Даринке пришлось спускаться на первый этаж. На ресепшене ведь даже ночью должен кто — то быть? Ну, в принципе должен быть кто — то. Но это в принципе… А здесь — ага! Сейчас! На ресепшене тоже было пусто. И только сказочно горел свет в лампе под зеленым абажуром, и вокруг стояла такая приятная, такая невероятно сонная тишина… Горянова уже хотела снова подняться в номер и подождать официального утра, но тут увидела, как справа в отельном ресторане за одним из столов горел свет от настольной лампы, от ноутбука и явно двигалась тень. Люди! Вы нашлись! Ура! И Горянова решительно пошла на свет, толкнув тяжелую стеклянную дверь. Она шла неспешно. И картинка, открывавшаяся ей, увеличивалась также медленно, вплывая в сознание невероятными кадрами. Вот под ярким светом лампы клубится дымок над большой белой кружкой. Это горячий кофе. Ароматный, горький, проникающий запахом в тело уже отсюда. А вот звук быстро печатающих рук. Впечатляющая скорость. Невероятная. Она так не умеет. За ноутбуком мужчина. Вдруг поднявший голову и прекративший печатать. Еще несколько горяновских шагов по инерции.
— Рома? — и как ей далось это имя?
Смешок. Его.
— Горянова, ты? А я думал, приведение в белом саване. Хоть бы волосы собрала. А то у неподготовленного народа мог случиться нервный срыв.
Даринка оглядела себя и тоже не удержалась от усмешки. Да, правда, похожа на приведение: черные распущенные волосы, сильно отросшие, и белый огромный халат, скрадывавший фигуру почти до щиколоток. Только детей пугать в лагере. Но смех — смехом, а все же… четыре утра и Ромка сидит усталый, точно не сомкнувший за ночь глаз. И от боли или нежности защемило сердце, ведь что-то уверено шепнуло Горяновой, что если она откроет ноутбук, слишком поспешно закрытый шефом, то найдет в нем те самые документы, что собиралась делать сегодня ночью. Может, она идиотка, опять надумала себе несуществующее, но пусть будет идиоткой, ведь Ромка… Это Ромка…
Даринка осторожно присела за стол. Савелов откинулся назад на кресло, потянул затекшую шею. Они молчали и смотрели друг на друга. И только рассеянный теплый свет маленькой лампы освещал их. И не было никого сейчас в их мире. Были только они. Двое. И парок над кружкой. И этот терпкий, щекочущий нос аромат.
— Кофе поделишься? — ничего не придумала больше.
