что болит каждая крошечная мышца в теле, даже та, о существовании которой я не подозревала.
До прихода посыльного мне даже удается немного поваляться в ванной, и я вполне оживаю.
Сегодня определенно удачный день, курьер приезжает около восьми, посылка в целости, кухонный комбайн работает исправно, и теперь мне больше не надо думать, что подарить маме на день рождения.
А еще меня одолевают хулиганские мысли.
Егор так не хотел, чтобы я уезжала. Спрашивал, вернусь ли я. Старался оттянуть момент моего ухода, предлагал сначала поужинать вместе.
Может, стоит его побаловать? Он сегодня из-за меня нанервничался. Зря, конечно. Олег меня совершенно не интересует, хотя приятно, что Егор ревнует.
Пожалуй, я готова сделать ему сюрприз.
Тщательно собираюсь, придирчиво выбираю белье, даже чулочки идут в дело. В конце концов, я же помню про обязательство!
Даже кладу в сумочку зубную щетку. На всякий случай. Если вдруг останусь у Егора на ночь.
В такси меня посещает здравая мысль, что даже если Раевский не поедет на работу, это вовсе не означает, что он останется дома. Наверно, стоит ему позвонить.
Но я почему-то до сих пор робею даже набрать ему смс-ку, не говоря уже о звонке. Сегодня дистанция между нами сократилась, но я до сих пор как будто не чувствую, что вправе вести себя как его девушка.
Поэтому я отмахиваюсь от идеи связаться с Егором. В крайнем случае подожду его в кафе, отъезжая я видела напротив его дома милую сетевую кофейню. При мыслях о круассанах из их пекарни у меня всегда текут слюнки. А я ведь даже не ужинала сегодня. Может, сначала забежать и захватить парочку?
За такими размышлениями я подъезжаю к дому Егора.
Как назло, сегодняшняя мучительная духота трансформируется в грозу. Грохотать она начинает еще, как только я сажусь в такси, а на конечном пункте поездки на улице уже льет как из ведра. Я как обычно без зонта, поэтому промокаю, как только высовываюсь из машины. Ни о какой пекарни уже нет и речи.
Мне бы до подъезда добежать десять метров.
Но ливень хоть и напористый, но теплый. Пробежка под дождем заряжает меня весельем, хочется хохотать, кружиться под струями, но меня ждет то, что поважнее. Или точнее тот, кто важнее всего.
Влетаю в подъезд и под бдительным оком консьержки, очевидно узнавшей меня, вызываю лифт до рая.
В красках рисуя, как буду брызгать на Егора водой, струящейся с моих волос, выхожу на нужном этаже и звоню в дверь.
Дверь отворяется после второго звонка.
На пороге завернутая в огромное Егорово полотенце Линда. Она босиком, от нее пахнет гелем для душа, в руке расческа.
Мое сердце пропускает несколько ударов.
Мой мир трещит и рушится.
Линда вглядывается в мое лицо, и, видимо, узнав, искренне мне улыбается.
— А! Я вас помню! Мы виделись в приемной у Егора. Вы, наверно, его секретарь, да? Проходите, — она приглашающе распахивает дверь шире.
— Нет спасибо, — произношу я непослушными губами.
— Но вы же вся промокли! А Егора сейчас нет, он попозже будет… — огорчается Линда.
— Нет, благодарю, у меня еще дела, до свиданья, — я разворачиваюсь, чтобы уйти, но Линда словно пытается меня задержать.
— Но, может, я могу хоть что-нибудь передать ему?
— Да, передайте, что приходила секретарь Елизавета Морозова, встреча отменена.
Я не помню, как спускаюсь вниз и выхожу на улицу.
Какое-то время я просто стою под хлещущим ливнем на крыльце. Мне по-прежнему не холодно, но уже и не радостно. Я усмехаюсь. Не радостно?
Я раздавлена.
Прямо сейчас я чувствую, как во мне в корчах умирают и вера, и надежда, и любовь. Звучит пафосно, но на деле гадко и больно.
Зачем? Зачем он так со мной?
Он целенаправленно убеждал меня в своих намерениях. Он утверждал, что Линда — не его невеста.
Хотя откуда я знаю? Может, и впрямь не невеста. А для кого тогда приглашения? Он изменяет невесте с Линдой, а им обеим со мной?
Мудак.
Ненавижу.
Где его хваленая откровенность, с которой он так настойчиво заваливал меня в койку? Что ж он сразу все не рассказал, когда хотел убедиться, что я все понимаю? Еще тогда в приемной, когда шантажировал меня увольнением?
Я, конечно, дура редкостная. Я бы даже сказала, уникальная. Я не только повелась на этого кобеля и позволила себе на что-то надеяться, не только позволила себя облапошить, я разрешила повесить мне жирную лапшу на уши второй раз.
Но я виновата только в том, что верю людям.
Что ж, это будет мне хорошим уроком.
Сережа Каверин мне недостаточно хорош был, не так горяч.
Н-на! Получай, идиотка!
Как можно быть таким двуличным мерзавцем?
Мысли о Раевском напоминают мне о том, что он может вернуться в любой момент и застать меня на этом крыльце. Когда у него дома Линда. Он ведь все поймет.
Я не хочу такого унижения.
Даже представляю, как он скажет: «Ну, вы же сказали, что не придете сегодня, Елизавета Валерьевна. Ваш собственный недосмотр. Что замерли? Вы на сегодня свободны».
На автомате бреду в кофейню, в которой собиралась купить нам с Егором круассаны. Дождь разогнал всех прохожих, и в кофейне почти нет народа.
Хлюпая туфлями, сначала прохожу в уборную.
Отжимаю волосы, подол игривой юбочки… Дура!
Уперевшись руками в раковину, смотрю на себя в зеркало.
Жалкое зрелище.
На что я рассчитывала? На хорошенькую мордашку?
Достаточно сравнить ее и меня.
Выбор Раевского очевиден.
Как сюжетный ход в авторском кино: две девушки напротив друг от друга.
Обе мокрые, но какой контраст! Одна — на его территории, обернута в его полотенце, пахнет его гелем для душа, выглядит счастливой и довольной. Другая — за порогом его жизни, промокшая под дождем, как нищенка, как побирушка, стучащаяся в дом за частичкой тепла.
Сырая одежда становится неприятной и холодной.
Я возвращаюсь в зал, усаживаюсь на кожаный диванчик и заказываю себе кофе с коньяком. И еще отдельно коньяк. Не помешает.
Вот и все. Несколько часов, и я снова не хочу его видеть. Больше не стану проверять, какие аргументы Раевского способны это изменить. Хватит. Два раза уже повелась.
Хочу ли я с кем-то об этом поговорить?
Вряд ли.
Даже Маринка с ее свободными взглядами покрутит пальцем у виска и спросит, о чем я думала.
А чего я хочу?
Хочу поскорее все это забыть.
Хочу больше никогда не видеть Раевского и эту омерзительно
