— Сегодня ровно три года, Карин, — голос мужа звучит глухо и как-то потерянно. — Ты знала? Или уже научилась не вспоминать?
Глупый вопрос. Как можно не вспоминать дату смерти собственного ребенка? Она черной меткой въелась в память и, наверное, уже никогда оттуда не исчезнет.
— Знала, — подтверждаю я, медленно опускаясь на кровать. — Ты по этому поводу рефлексируешь?
Намекаю на откупоренную бутылку виски, стоящую на комоде, но Олег игнорирует мой вопрос.
— У меня такое ощущение, что мы все эти годы в каком-то искусственном вакууме живем… Зарылись в себя, в работу, в рутину ежедневную, а по-настоящему жить забываем. Ты так не думаешь, Карин?
Я молчу, осмысливая его слова. Странно, конечно, слышать такое от Олега. Он по натуре не философ и, в отличие от меня, совсем не склонен к излишнему самоанализу. Ну, по крайней мере, мне так казалось… А тут вдруг такие заявления. Неужели, закопавшись в собственных переживаниях, я чего-то в нем не заметила?
— Не знаю, возможно, — вздохнув, отзываюсь я. — Потери никогда не проходят бесследно, а такие глобальные — тем более.
— Забавно, но до меня только сейчас дошло, — муж делает глоток из бокала. — Три года назад мы потеряли сына, а сейчас теряем друг друга. Я ведь не дурак, Карин, все замечаю. Вижу, как ты отгораживаешься от меня, не подпускаешь. Думаешь, я черствый, да? Бессердечный? — он оборачивается на меня. — Думаешь-думаешь, не отрицай.
— Все люди по-разному справляются с болью, Олег, — хриплю я, ощущая, как к горлу подступают слезы. — Я не жду, что ты…
— Прости меня, родная, — он не дает мне возможности договорить. Поднимается на ноги и, поставив бокал с виски на тумбочку, садится рядом со мной на кровать. — Наверное, все это время я был не очень хорошим мужем. Общее горе объединяет только вначале, да? А потом каждый борется сам за себя, справляется как может…
На самом деле Олег прав. На сеансе психотерапии мне разъяснили: когда в семье случается общая беда, партнеры не могут полностью контейнировать эмоции друг друга. Трагедия сплачивает лишь в первые часы и дни, а дальше люди переживают ее по-своему.
— У тебя получилось справиться? — я вскидываю на него глаза.
— Вообще мне кажется, что да… Но вот сегодня я вдруг засомневался, — после небольшой паузы, произносит Олег. — А у тебя?
Я медленно веду головой сначала в одну сторону, потом в другую. Нет, не получилось. Ведь если бы я справилась, то была бы полноценной женщиной, а не эмоциональной калекой.
Пальцы мужа, скользнув по покрывалу, находят мою ладонь и крепко ее сжимают. В этом простом жесте столько невысказанного сочувствия, нежности и теплоты, что я невольно прикрываю веки, погружаясь в вихрь давно забытых болезненно-тягучих эмоций.
Впервые за долгое время Олег так откровенен и так открыт. И я не могу не ответить ему тем же. Просто не могу. Наверное, потому что знаю: стянуть броню и признаться в собственной уязвимости порой бывает очень сложно.
Чуть наклонившись, утыкаюсь лбом в его плечо и испускаю горестный вздох. Сейчас мне действительно хочется освободиться, выплакаться, отпустить… Ведь мы же вместе проходили через этот ад… Может, вместе сможем и исцелиться?
Олег обвивает меня руками и крепче прижимает к себе. Легкие мгновенно наполняются ароматом терпкого мужского парфюма, и я наконец даю волю слезам. Ощущение бесконечного одиночества, неотступно преследующее меня последние две недели, наконец отступает, давая дорогу проблеску несмелой надежды — а что, если еще не все потеряно?
Решение отпустить Богдана, голодным зверем терзавшее душу, вдруг кажется правильным и очевидным. Единственно возможный шанс подарить ему счастье — это уйти с его пути. Пусть он, молодой и необремененный проблемами, строит свою жизнь с такой же легкой и позитивной женщиной. Пускай создают семью, рожают детей и куют свою собственную судьбу.
Даже если я останусь с Богданом, то все равно не смогу дать ему то, чего он хочет. И тогда он окончательно разочаруется и во мне как в женщине, и в любви в целом. Кто я такая, чтобы отбирать у него солнечное будущее? Нет, этот грех я на душу не возьму.
— Люблю тебя, Карин, правда, люблю, — дыхание Олега щекочет ухо. — Давай заново попробуем, а? Давай говорить, слушать, слышать… Ведь мы же с этого начинали, помнишь? Давай к океану съездим? Или на лыжах покатаемся? Ты же любишь лыжи, я знаю…
Откидываю голову назад и под его мерный шепот проваливаюсь в томную негу. Олег целует шею, скользит губами по ключицам, ласкает грудь. Его движения точно выверены, хорошо знакомы и максимально предсказуемы, но меня, против обыкновения, это не раздражает.
Не вижу ничего плохого в том, чтобы дать собственному мужу еще один шанс. Кто знает, может, в этот раз у нас и впрямь получится?
— Давай попробуем, — мурлычу я, стягивая с него рубашку.
Глава 41
Карина
— Доброе утро, родная, — сквозь сон голос мужа кажется призрачным и далеким. — Решила отоспаться на несколько лет вперед?
Тру веки и, предусмотрительно прикрыв рот рукой, широко зеваю.
— Доброе, а который час? — интересуюсь сипло.
— Десять уже, — отзывается Олег, загадочно улыбаясь. — Завтракать будешь? Инга уже накрыла.
— Да, конечно, — потянувшись, скидываю одеяло и плетусь в ванную.
После умывания холодной водой и чистки зубов мятной пастой на меня наконец снисходит бодрость, и я, запахнувшись в халат, шествую в столовую.
Олег сидит за столом с чашкой кофе и телефоном в руках. Судя по всему, читает новости. У него каждое утро с этого начинается.
— Ну, что нового в мире? — интересуюсь я, запуская кофемашину.
— Да все по-старому, — усмехается Олег, откладывая гаджет в сторону. — Доллар растет, футболисты богатеют, а государство закручивает гайки.
— Ну а как твоя поездка в Штаты? Успешно?
— Более чем. Я как раз хотел с тобой об этом поговорить, — он впивается в меня взглядом, призванным убеждать. — Контракт подписан на пять лет, а это значит, что все это время мне придется мотаться туда-сюда… И вот я подумал, а, может, ну его к черту? Давай переедем? Если не насовсем, то хотя бы на пятилетку. Что нас здесь держит? У меня дела налажены, ты можешь писать книги из любой точки мира. Ну, что скажешь?
Пока Олег со спокойствием удава озвучивает свои наполеоновские планы, я напоминаю себе рыбку, выброшенную на берег, — беззвучно открываю и закрываю рот не в силах вымолвить и слова. Огорошил так огорошил, ничего не скажешь!
— Ты серьезно? Переезд в Штаты? — с трудом вынырнув из оцепенения, переспрашиваю я.
— Ну да, а что? — муж демонстрирует впечатляющую невозмутимость. — Помнишь, у нас раньше был разговор о том, чтобы пожить не в России? Интересный же опыт, согласись?
— Да, но…
— И смена обстановки пойдет тебе на пользу, ты же творческая личность, тебе вдохновение надо черпать, — он знает, на что давить. — А там Центральный пак, Таймс-сквер, Пятая авеню — разве не будоражит?
— Будоражит, конечно, не то слово… Но, Олег, я прям не знаю, — потираю виски, пытаясь переварить новую информацию. — Такие решения на ходу не принимаются. Тут надо все как следует обдумать. Визу опять-таки не факт, что сразу дадут. Тем более на столь долгий срок…
— Насчет визы не переживай, — муж отпивает кофе. — Вопрос, можно сказать, уже урегулирован.
— Ну а как же моя работа? — не унимаюсь я. — Писать-то я, допустим, действительно могу отовсюду… Но как быть с издательствами? С Эдиком в конце концов?
— Карин, сейчас эпоха Интернета, — парирует Олег. — Все твои вопросы с издателями решаются удаленно. А если нет — то ты всегда можешь прилететь в Россию. Проблем вообще нет.
— Ох… Мне надо подумать…
— Подумай-подумай, Карин. Я тебя не тороплю, — он встает из-за стола и коротко целует меня в щеку. — Вчера мы решили начать с чистого листа, и, мне кажется, в новой обстановке это будет проще сделать.
