— Ты не единственный, кто может нарушать правила. — Низкий голос Левина гулко разносится по маленькой комнате, и я вижу, как он вытаскивает пистолет из кармана пиджака.
Блядь! Неужели я единственный, кто на самом деле пришел безоружным? Моя охрана находится прямо за дверью, но…
Первый выстрел заставляет меня вздрогнуть. Снаружи комнаты доносится грохот выстрелов, и тогда я с замиранием сердца понимаю, что у моей охраны дел по горло, и, вероятно, у Виктора тоже. И пистолет Колина все еще направлен мне в голову.
— Чего ты хочешь для этого мира, о котором говоришь? — Я смотрю на Виктора, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. В конце концов, это не первый раз, когда мне приставляют пистолет к виску. И я уверен, что это будет не в последний.
— Голову Колина на блюде. — Виктор холодно улыбается. — Я хочу, чтобы он умер. Пусть его сын возьмет верх. Лиам не принимал в этом никакого участия, насколько я знаю.
Колин бросает взгляд на своего сына.
— Ты это слышишь? Они уступают тебе мое место за столом. Собираешься ли ты принять их предложение? Или выступишь вместе против этих ублюдков, которые думают, что мы всего лишь отбросы, пьющие виски, годные только на то, чтобы управлять их оружием и обслуживать в их барах?
— Папа, просто подумай об этом, — умоляет Лиам. Он встает, его лицо такое бледное, что веснушки выделяются в трех измерениях, но он сохраняет хладнокровие. — Ты не можешь пойти против обеих семей. Даже если ты уберешь Виктора и Луку, они будут отомщены. Ты навлечешь гнев мафии и Братвы на наши головы. Это то, чего ты хочешь? Наши женщины и дети, порабощенные русскими, убитые итальянцами, вся наша семейная линия будет уничтожена? Ты не можешь начать войну в одиночку. Никто не встанет на твою сторону.
— Даже ты? — Колин свирепо смотрит на своего сына.
Лиам нервно облизывает губы. Он делает глубокий вдох, глядя на своего отца, а затем с глубоким вздохом отступает назад.
— Нет, папа. Мне жаль. Я не могу согласиться с тобой в этом. Ты не прав. Это неправильно. Это двурушничество и предательство, это пересечение границ, которые не должны быть пересечены. — Он смотрит на нас. — Я поддерживаю вас обоих. Я тоже не хочу большего кровопролития.
— Видишь? У твоего сына есть здравый смысл. — Я холодно улыбаюсь Колину. — Опусти пистолет, и мы подарим тебе быструю, чистую смерть. Твой сын сможет занять это место без всяких обид.
Колин смеется глубоким и горьким смехом.
— К черту это, — говорит он громким и ясным голосом.
А потом он стреляет.
В тот же миг Лиам бросается на своего отца. Он отводит его руку в сторону, этого достаточно, чтобы выстрел прошел мимо цели, но Колин стреляет дважды. У меня как раз достаточно времени, чтобы осознать, что первый выстрел не попал в меня, когда второй попадает мне в живот, отправляя меня на колени перед столом. Клянусь, я чувствую жар в том месте, где пуля вошла в меня, разрыв плоти, когда она пробивает дыру в моем животе. Я автоматически хлопаю себя ладонью по животу, наклоняясь вперед, когда чувствую, как влажная, горячая кровь струится по моим пальцам.
Гостиничный ковер царапает мое лицо сбоку, когда я падаю, ударяясь головой об пол. Боль распространяется по моему телу, сопровождаемая ощущением холода по краям, которое я распознаю как шок. Я истекаю кровью. Я чувствую, как моя жизнь вытекает из моих пальцев, пропитывая рубашку, ковер, растекаясь вокруг меня, когда я слышу продолжающийся грохот выстрелов, крики, и я знаю, что бой все еще продолжается. Но я, вероятно, не доживу до того, чтобы узнать, чем все это закончится.
Лицо Софии проплывает у меня перед глазами, заплаканное и умоляющее, таким, каким я видел ее в последний раз. Я хочу запомнить ее такой, какой она была в наш медовый месяц, ее лицо нежное и милое, ее рот и тело податливы под моим, ее руки, скользящие по мне. Я хочу запомнить ее голос, нежно шепчущий мне, не умоляющий, полный отчаяния.
Она предала меня. Франко предал меня.
Я должен ненавидеть ее. Но в глубине души я не могу. Все, о чем я могу думать, так это о том, что последнее, что я когда-либо говорил своей жене, было то, что я должен приказать ее убить.
Я люблю ее, но никогда этого не говорил. Я провел всю свою жизнь, живя без сожалений. Но теперь я знаю, что сожалею.
София Ферретти — мое самое большое сожаление.
Я никогда не говорил ей о своих чувствах. Никогда не произносил этих слов. Я не смог дать ей понять, что тоже хочу нашего ребенка. А теперь уже слишком поздно. Звуки в комнате затихают, мои мысли путаются и замедляются, и я чувствую, что ускользаю.
София.
Я люблю тебя.
Я люблю…
Я…
СОФИЯ
Я все еще держу в руках дневник, собираясь уходить из кабинета. Я знаю, что должна поставить его обратно на полку, но пока не могу заставить себя сделать это. Я хочу перечитать это еще раз, чтобы запомнить слова, которые Лука хотел сказать мне, но не сказал. Видеть, как он говорит, что любит меня, даже если он никогда этого не говорил.
Даже если он никогда этого не скажет.
Я иду к двери, все еще погруженная в свои мысли. Настолько, что я сначала не осознаю, что дверь уже открывается, прежде чем я успеваю потянуться к ручке.
А потом она распахивается, и там стоит Франко.
В его руке пистолет.
И он направлен на меня.
— Франко. — Мой голос срывается, и я прочищаю горло. — Я просто собираюсь лечь спать…
— Что это? — Он кивает на книгу в моей руке. — Теперь ты воруешь? Наряду с твоим предательством мужа?
— Что? Нет. Это всего лишь книга. Я хотела почитать перед сном…
— Ты никуда не пойдешь. Он машет пистолетом. — Отойди назад. В кабинет.
Я делаю неуверенный шаг назад, мои мысли мечутся. Это Лука? Изменил ли он свое мнение о том, чтобы подождать с принятием решения до окончания конклава, и сказал Франко, чтобы он позаботился о проблеме Аны и меня сейчас? Всегда ли это был его план? Или Франко просто окончательно сошел с ума?
— Садись. — Он указывает на один из стульев. — Сделай это сейчас же!
Я опускаюсь в одно из кожаных кресел, мое сердце колотится так сильно, что я чувствую, как оно прижимается к стенкам моей груди. Мой язык застревает между зубами, когда я сажусь, и я ощущаю металлический привкус во рту, когда смотрю на Франко.
— Я не знаю, что ты делаешь, но Лука…
— К черту Луку, — выплевывает он. Злая улыбка появляется на его лице. — Он слаб. Ты сделала его слабым. — Его глаза похотливо скользят по моему телу, останавливаясь на груди, прежде чем вернуться к моему лицу. — Обычно я бы сам попробовал эту сладкую киску на вкус. Но я не хочу рисковать этим. Гребаная сука. Ты наложила на него какое-то гребаное заклятие, я клянусь. С тех пор как ты приехала сюда, он стал совсем другим.
— Он просто любит меня. — Произносить эти слова вслух Франко кажется нелепым. И выражение его лица говорит мне, что он думает о том же, так как он начинает смеяться.
— Лука, черт возьми, не может никого любить. Он слишком боится, что кто-то пострадает после того, как умер его дорогой старый папа, потому что он слишком сильно любил своего лучшего друга, а потом его мать покончила с собой, потому что не смогла с этим справиться. Ирония судьбы, не правда ли? Его отец погиб, мстя за своего лучшего друга. Лука умрет из-за него.
— Что? — Я смотрю на него, и мои глаза округляются от страха. — Франко, просто прекрати это. Послушай, я знаю о том, что ты сделал. Твоя сделка с ирландцами… с твоим отцом. Я найду какой-нибудь способ сказать Луке, что все это было ложью. Я вступлюсь за тебя, если ты просто положишь этому конец…
— Ложь! — Он плюет в меня, и я чувствую, как горячая капля стекает по моей щеке. — Ты уже предала его однажды. Я чуть не убил Ану. Ты думаешь, я поверю, что ты встанешь на мою сторону. — Затем он смеется глубоким, раскатистым смехом, который исходит из его живота. — Кроме того, Лука уже мертв. Вот почему я сейчас здесь. Я собираюсь уложить тебя, а потом пойти и прикончить другую сучку. И тогда некому будет спорить со мной, когда я займу место Луки. Прискорбно, что Виктор ополчился на Луку на конклаве и убил его, а потом моему отцу пришлось прикончить Виктора. Это оставляет так много открытой территории. Но я уверен, что мы с отцом найдем им хорошее применение.
