узловатого полированного дерева медового цвета. Тяжелые балки проходят по всей ширине потолка. Двери тоже деревянные, как и кровать, на которой я лежу, которая выглядит вырезанной вручную. На кровати несколько разноцветных шерстяных одеял и большой темно-коричневый мех, который, как я подозреваю, принадлежит настоящему животному.
Настоящее большое животное. Возможно, медведь.
Мебель простая, деревенская, с элементами ручной резьбы. В комнате нет компьютера, телевизора или часов, но есть книжный шкаф и камин.
На стене напротив меня также висит огромное чучело головы лося, которое смотрит на меня сверху вниз черными стеклянными глазами.
Это ужасно.
Мал возвращается в комнату, и мой ужас усиливается.
— О, боже мой, — шепчу я, увидев его.
Его лицо покрыто теми же брызгами ржавого цвета, что и на его руках. Сейчас они высохли, но по тому, как они стекали по его челюсти, я могу сказать, что когда-то они были жидкими.
Некогда ярко-красная жидкость, потемневшая от воздействия воздуха.
— Что?
— Ты весь в крови.
Он реагирует на эту ужасную новость так, как будто я только что сообщила ему свой знак зодиака: с полным безразличием.
Он ставит поднос на мой прикроватный столик, снимает свое тяжелое шерстяное пальто, бросает его на стул, затем снимает свою черную футболку с длинным рукавом и набрасывает её поверх пальто. Затем он стоит там обнаженный выше пояса, а я сижу в кровати с открытым ртом, гадая, может быть, у меня не только огнестрельное ранение, но и серьезная черепно-мозговая травма.
Человек не может быть таким красивым.
Я моргаю, чтобы прояснить зрение, но все, что я вижу, проплывая перед глазами, — это акры мускулистой плоти, украшенной созвездием татуировок. Его масса превосходит только его рост, который превосходит только выпуклость этой V-образной штуковины, идущей от его пресса, как стиральная доска, вниз, как пара мышечных стрелок, указывающих на лакомства в его промежности.
Он весь в татуировках, с ранами и в целом мужественный.
Опустошенная, я отворачиваюсь.
Я была ослеплена. Он выжег мне глазные яблоки. Я никогда больше не смогу видеть.
Он садится на край кровати и берет с подноса миску с дымящейся жидкостью, как будто все это совершенно естественно. Как будто он каждый день ходит полуголый с окровавленными руками и лицом.
Что, учитывая его род деятельности, вполне возможно.
— Сделай несколько глубоких вдохов, — спокойно говорит он, помешивая ложкой в миске. Он знает, что мой мозг работает со сбоями.
— Интересно, сколько раз тебе придется повторять мне это до конца этой недели, — говорю я слабо, желая обмахнуть свое пылающее лицо.
Он подносит ложку к моим губам и ждет, пока я соберусь с мыслями. Когда я наконец это делаю, мне удается проглотить полную ложку восхитительного супа.
Домашний суп моего похитителя-убийцы, которым он кормит меня, как ребенка.
Я сошла с ума. Это единственное объяснение.
— Тебе удалось отдохнуть, пока меня не было?
— Немного.
Он скармливает мне еще ложку супа. — Боли какие сегодня, сильные?
— Великолепные.
— Попробуй еще раз без сарказма.
— По шкале от одного до десяти — сорок семь.
— И без преувеличения, тоже. Если ты сможешь справиться с этим.
Я принимаю еще ложку, стараясь смотреть куда угодно, только не на его грудь.
Боже милостивый, его грудь. У него красивая грудь. Я имею в виду грудные мышцы. Так они называются?
За последние шестьдесят секунд я растеряла половину своего словарного запаса.
— Райли. Твоя боль. Как сильна?
— Ладно, извини. Хм ... больно.
Он бросает на меня суровый взгляд, но я слишком отвлечена, чтобы это пугало.
— Почему на тебе кровь?
— Я работал. Как твоя боль?
— Немного лучше. Или, по крайней мере, не хуже.
Кажется, это его удовлетворило, он кивает и протягивает еще одну ложку супа. Мы оба молчим, пока я доедаю тарелку, поочередно глядя на одеяла, стены, потолок и ужасающего лося, куда угодно, только не на него и его опустошающую красоту.
Затем он откладывает ложку и миску в сторону и говорит, что собирается принять душ.
Он встает и направляется в ванную, оставляя меня распластанной на кровати, обессиленную видом его тела и единственным словом, которым он объяснил наличие крови.
Работа.
Сегодня он работал.
Занимался убийствами.
Убийством людей.
Мой мозг отказывается с этим справляться. Я просто не могу примирить мысль о Мале, нежном, внимательном смотрителе, который промывает мои раны и кормит меня супом, с Малом, парнем, который зарабатывает на жизнь тем, что убивает людей. Который приехал на Бермуды, чтобы убить Деклана.
Кто, возможно, хотел, а возможно, и нет, убить меня.
Я нахожусь за тысячи миль от дома, раненая, испытываю ужасную боль, в чужой стране, куда меня привезли в бессознательном состоянии, где я могу умереть от осложнений после огнестрельного ранения, полученного моим телохранителем, или от контрабандной операции на животе, которую я перенесла, чтобы выжить.
Это так чертовски много.
Я снова начинаю плакать, ненавидя себя с каждой падающей слезой.
Слоан не стала бы плакать в такой ситуации. Она бы уже сделала машину для побега из "головы лося" и сожгла хижину дотла.
Когда Мал возвращается в спальню, я лежу, закрыв лицо руками, и судорожно втягиваю воздух.
Он отводит мои руки от лица и смотрит в мои слезящиеся глаза. Затем он говорит что-то, что звучит нежно и успокаивающе, но я не понимаю ни слова, потому что это по-русски.
— Ты же знаешь, я не знаю, что это значит.
— Да. Вот почему я не сказал это по-английски.
— Это что-то нехорошее.
— Ты бы так не думала, если бы знала, что я сказал.
Закусив губу, я смотрю на него снизу вверх. Его мокрые волосы зачесаны назад с лица. Белое махровое полотенце, обернутое вокруг талии, — единственное, что на нем надето. От него пахнет чистой кожей и здоровым мужчиной в расцвете сил, и святым Духом прошедшего Рождества, я не могу смотреть на него ни секундой дольше.
Я закрываю глаза, поворачиваю голову и шепчу: — Зачем ты привез меня сюда?
Он нежно складывает мои руки на груди и садится рядом со мной. Я чувствую, что он смотрит на меня, но отказываюсь открывать глаза. Через мгновение он задает свой вопрос, игнорируя мой.
— Почему ты подставилась под пулю из-за меня?
— Я не знаю.
— Да, это так. Скажи мне правду.
Его голос низкий и настойчивый. Я представляю, как эти красивые зеленые глаза смотрят на меня сверху вниз со своей обычной проницательной интенсивностью, и всем сердцем желаю, чтобы я сейчас не выглядела так, будто спала под мостом.
Я делаю глубокий вдох, выдыхаю и говорю ему нелепую правду таким тихим голосом, что он, вероятно, даже не слышит ее.
—
