Я подумала о Режиссере: вот на чем зиждилась его самоуверенность — он умел околдовывать. Мне вдруг так захотелось проверить, действуют ли чары Режиссера при дневном свете, что я едва не вытолкала Пола за дверь. Он заметил мое нетерпение, и лицо его сразу напряглось, как бывало, когда он чего-то не понимал по-русски и пытался догадаться. Испугавшись, что это удастся ему и на этот раз, я кликнула Алену и, наспех пригладив ей щеткой волосы, подтолкнула к Полу:
— Ну, не опоздайте.
— А… — начал Пол и остановился. Но стало ясно, что он хотел выяснить, чем я собираюсь заняться.
Но поскольку он не договорил, то и отвечать я была не обязана. И это было мне на руку, потому что обманывать я совсем не умела. Замешкавшись в дверях, Пол оглянулся и то ли улыбнулся, то ли болезненно поджал губы. Я помахала ему одними пальцами, а он, как всегда, сказал: "see you…"
Когда дверь закрылась, я бросилась одеваться. Пол говорил, что в узких в бедрах расклешенных светлых брюках я похожа на Русалочку, отдавшую ведьме свои волосы. Натянув их, я мельком взглянула в зеркало и поразилась — и щеки, и уши мои пылали. Появиться перед Режиссером с таким лицом было немыслимо, но я надеялась, что пока доберусь до Красного замка, осенний ветер остудит его. Хотя осень сегодня была больше похожа на бабье лето…
Почему я была совершенно уверена, что Режиссер окажется там? Объяснить я этого не могла, но очень удивилась бы, если б его не оказалось в замке. Впервые я вошла туда одна, но никто не остановил меня, и двери оказались незапертыми. Внутри всегда был другой воздух, не душный и не теплый, а как бы иного состава, чем за стенами замка. Стоило сделать вдох, и все оставшееся снаружи начинало казаться чем-то нереальным, будто не там, а здесь проходила настоящая жизнь. То ли Режиссер силой своей магии заряжал здешнюю атмосферу, то ли наоборот — пропитывался ею, чтобы обрести силу, — я не знала. И меня не очень интересовало, почему, попадая в этот мир, я начинаю чувствовать себя околдованной. Мне это просто нравилось.
Он сидел в пустом зале за тем самым столиком, который облюбовал Пол в тот вечер, когда мы пришли сюда впервые. Режиссер пересыпал что-то из ладони в ладонь, будто играл сочными струйками.
— Чего ты хочешь сегодня — отчаяния или радости? — ничуть не удивившись моему появлению, спросил он, когда я подошла.
— Радости, — ответила я, не задумываясь.
— Конечно, — Режиссер усмехнулся, и на миг его неуловимое лицо точно проступило из тени, но я не успела его рассмотреть.
Присев напротив, я спросила:
— Ты предполагал, что я отвечу именно так?
Продолжая улыбаться, он несколько раз кивнул:
— Кому же хочется отчаяния? Сегодня даже мне хочется радости. Самой глупой, совершенно бессмысленной радости. Со мной это редко бывает. Я не люблю счастливых людей.
— Потому что сам несчастен?
— Потому что я умен.
— Ты смешиваешь разные вещи, — осмелилась возразить я. — Любовь к жизни и глупость — разве это синонимы?
Он насмешливо спросил:
— А разве нет? Жизнерадостность говорит о поверхностности размышлений. Задумайся посерьезнее, копни поглубже — и станет не до смеха. Твой друг, похоже, однажды задумался. И крепко.
— Почему ты так решил?
— Судя по цвету его волос. От радости не седеют к сорока годам.
Я в который раз с досадой подумала, что ничего не знаю про жизнь Пола, кроме того, что погибла девушка, которую он не любил. Режиссер следил за мной из-за темных линз, я ощущала его взгляд.
— Какого цвета у тебя глаза?
— Глаза?
Наконец-то мне удалось хоть немного его удивить. Но Режиссер быстро приходил в себя. Поправив очки, он небрежно ответил:
— Красные. Как раскаленные угли. Чувствуешь, как я пытаюсь прожечь твою кожу?
— Чувствую. Тебе не нравится моя кожа?
— Нравится, — не согласился он. — Все-таки я художник… Как-никак… У меня обостренное чувство красоты. Я вижу ее даже там, где другие находят лишь уродство.
— Например, в уличных кражах…
Он с жаром подхватил:
— А разве нет? Разве ты не испытала восторг той ночью? Острый, пьянящий восторг… Это ли не красота ощущений? Не действий, но ощущений.
Пришлось признать, что отчасти он прав, хотя сама правильность его утверждений была неправильной. Наверное, если б я была чуточку умнее, то смогла бы с ним поспорить. Вот Пол, наверное, смог бы… Если бы диспут велся на английском языке…
Режиссер довольно кивнул:
— Одно плохо: привыкание к радости риска наступает быстрее, чем к наркотикам. Во второй раз ты уже не почувствуешь этой красоты. Придется придумывать что-то новое. Старый дуэлянт становится под пистолет по привычке, не испытывая никакой радости.
— Радость от близости смерти? — с сомнением пробормотала я.
— А почему?
— Так ты эту радость мне предлагаешь?
Он засмеялся и разжал ладонь: на ней лежали четыре таблетки.
— Пилюльки доктора Айболита! Желаете радости? Тогда для вас розовенькие, глупенькие. А белые мы пока не будем трогать.
— Что это такое? — заколебалась я.
— Ты опять боишься?! — с раздражением воскликнул он. — Разве я позволил тебе упасть с крыши? Или разбил на мотоцикле? Нет. И у тебя все получилось. А знаешь почему? Вовсе не потому, что я был рядом. Человек, которого всю жизнь страхуют, не перестанет бояться. Ты сама была смелой, вот в чем секрет. Не разочаровывай же меня. Ты ведь моя героиня! Как бы ни был жалок персонаж фильма, если он главный, то все равно зовется героем.
— Во мне нет ничего героического.
Режиссер оскорбительно легко согласился:
— Пока немного. Но уже начинает прорастать.
— Я — поле?
— Да, — он опять засмеялся и, вложив мне в губы розовую таблетку, вторую закинул себе в рот. — Именно поле. Тебе дать воды?
— Я уже проглотила.
— Великолепно! Вот это настоящая героиня, — похвалил он. — А теперь пойдем…
На всякий случай я спросила: "Куда?", хотя уже готова была идти куда угодно. Не ответив, Режиссер взял меня за руку и вывел из зала. Пройдя неосвещенными коридорами, мы долго спускались по лестничным спиралям, и я уже решила, что он ведет меня прямо в ад, как Режиссер толкнул дверь. Солнечный свет окатил нас потоком жизни.
Это было пшеничное поле, уже убранное, но кое-где попадались оброненные колоски. Я зачем-то подбирала их и в неузнанном за целую жизнь запахе находила что-то щемящее. Будто давным-давно я вдыхала его, и это было удивительное, счастливое время, которое совсем забылось…
Все вокруг было настолько перенасыщенно цветом, точно сам безумный Винсент прошелся тут своей не знающей удержу кистью: желтое-прежелтое поле сливалось с небом невиданной синевы, а белые облака на нем были так ослепительны, что просто впивались в глаза.
