— А гонорар?
Гейб улыбался; ее кожа теплела. Лора вдруг подумала, что кошмар был замаскированным благословением.
— Договоримся.
— Вот что я тебе скажу. Я распишу стену при одном условии.
— Каком же?
— Ты позволишь мне написать тебя обнаженной!
Лора вытаращила глаза, но потом засмеялась, уверенная, что он шутит.
— Ты должен, по крайней мере, позволить мне надеть берет!
— Насмотрелась старых фильмов! Можешь, если хочешь, надеть берет… но больше ничего!
— Я не могу!
— Хорошо, тогда к черту берет!
— Гейб, ты что, серьезно?
— Разумеется, серьезно. — Чтобы доказать это и доставить себе удовольствие, он погладил ее рукой. — У тебя прекрасное тело… длинные, как у балерины, ноги, гладкая белая кожа, тонкая талия.
— Гейб! — Она заговорила, чтобы остановить и поглаживание, и разговор. Но не остановила ни то ни другое.
— Я хотел написать тебя обнаженной с того первого раза, когда мы занимались любовью. Я до сих пор представляю тебя в тот момент, когда снял с тебя рубашку. Уловить твою женственность, твою тонкую сексуальность — вот это будет триумф!
Она приложилась щекой к его сердцу.
— Ты меня смущаешь.
— Почему? Я знаю, как ты выглядишь. Знаю каждый дюйм твоего тела.
Он обхватил руками ее груди, слегка проведя большими пальцами по соскам. Мгновенная реакция передалась ему.
— А больше не знает никто! — В его голосе начинала звучать хрипотца. Едва понимая это, она принялась гладить его руками. Путешествие было долгим, ленивым и скрупулезным и почему-то невероятно возбуждало его.
Никто больше не знал секретов ее тела, всех его углублений и изгибов. Никто больше не знал, что значит прикасаться к ней, гладить ее, заставлять ее робость сменяться страстью. Ему очень хотелось запечатлеть на полотне ее красоту, ее нежную сдержанность, только что обнаруженный огонь страсти. Но он мог подождать.
— Что ж, в этом случае придется нанять модель!
Лора вскинула голову.
— Ты… — Ревность вспыхнула, такая быстрая и сильная, что она на мгновение лишилась дара речи.
— Это искусство, ангел, — удивленно произнес Гейб, не испытывая тем не менее никакого неудовольствия. — А не фотография.
— Ты меня шантажируешь?
— Ты очень сообразительна!
Лора сощурилась. В процессе умышленного обольщения, удивившем их обоих, она сделала такое движение, что ее тело соблазнительно потерлось о его тело.
— Только модель я выберу сама!
У нее участился пульс. Когда она опустила голову, чтобы осыпать поцелуями его грудь, он закрыл глаза.
— Лора.
— Нет, миссис Драмберри! Сегодня я с ней познакомилась.
Гейб вытаращил глаза. Но когда Лора укусила зубами его сосок, он прогнулся.
— Но Мейбл Драмберри уже сто пять!
— Точно! — хихикнула Лора, продолжая свои исследования и наслаждаясь новыми открытиями и властью над ним. — Я бы не допустила, чтобы ты закрылся в студии с какой-нибудь рыжеволосой, молодой, сексуальной девицей!
Он засмеялся, но смех перешел в стон, когда ее рука опустилась ниже.
— А ты не думаешь, что я смогу устоять перед рыжеволосой, молодой, сексуальной девицей?
— Конечно, только вряд ли она устоит перед тобой! — Лора потерлась щекой о его челюсть, уже заросшую утренней щетиной. — Ты красив, Гейб! Если бы я умела рисовать, я бы тебе это показала.
— Твои действия сводят меня с ума!
— Надеюсь, — пробормотала она и приложилась губами к его губам.
Лоре всегда не хватало смелости пленять, она никогда не была уверена в своей привлекательности. Теперь ей казалось правильным и вполне возможным дразнить своего снедаемого страстью мужчину.
Он запустил руки в ее волосы и сомкнул напряженные пальцы, а она просунула язык ему в рот и начала его исследовать. Ее движения были скорее инстинктивными, нежели осознанными, но от этого еще более соблазнительными.
Сила пришла к ней вместе со свободной уверенностью. Здесь она сможет быть его партнером, его полноценным партнером. Ей было легко показывать свою любовь, почти также легко, как чувствовать ее.
Открывая его, она открывала и себя. В постели она была не так терпелива, как он. Странно, но при дневном свете все менялось. Гейб был человеком быстрых, решительных действий, а если при этом совершал ошибки, то либо исправлял их, либо игнорировал. Лора была более осторожна. Прежде чем что-нибудь делать, она продумывала все возможные варианты.
Но в постели, в роли обольстительницы она была нетерпелива.
Она была неистова и чувственна. Гейб поймал себя на том, что протягивает к ней руки, а затем беспомощно купается в ощущениях, которые она в нем вызывала. Он не узнавал свою Лору! Это было все равно что иметь в постели другую женщину, которая вызываете те же чувства, что и Лора, от которой исходил тот же запах, что и от Лоры, которую он хотел так же отчаянно, как он хотел Лору.
Когда она прижала губы к его губам, это был вкус Лоры, только как-то мрачнее, спелее. А тело ее, приблизившееся к нему, было горячим как печь.
Он напомнил себе, что это его жена, его робкая и по-прежнему невинная жена, требующая бесконечной заботы и нежности.
Ему еще требовалось дать полный выход своей страсти. С Лорой он не спешил, пользовался каждой каплей своей чувственности.
Теперь она лишала его сдержанности.
Она чувствовала свою силу, и это было великолепно. Несмотря на возбуждение, ее ум был ясен, как звук колокольчика. Она делала его слабым и доводила до отчаяния. Она заставляла его дрожать. Затаив дыхание, она прижималась губами к тем местам, где бьется пульс, она находила их инстинктивно. Его сердце билось с бешеной скоростью. Из-за нее. Лора чувствовала, как ее тело содрогается от его прикосновения. Когда он застонал, она услышала свое имя.
Она слышала, как засмеялась, и в этом смехе была сладострастность. Женский триумф! Часы в коридоре пробили пять, и их бой снова и снова раздавался эхом в ее голове.
Вдруг руки Гейба обвились вокруг нее, а из его горла вырвался долгий стен. Его самообладание прорвалось, как слишком туго натянутая тетива. Желания, так долго сдерживаемые, удовлетворенные лишь наполовину, вырвались на свободу. Его губы с силой, до боли впились в ее губы. Но Лора не боялась. Она чувствовала себя победительницей.
Охваченные безумием, они катались по постели, ища, беря, требуя, от жажды у них пересыхало во рту, и душа трепетала. Ее скромная рубашка, разорванная по швам, была отброшена в сторону, кружева превратились в клочья. Его руки скользили всюду, и их прикосновения отнюдь не были нежными.
Не было никакого стыда. Никакой робости. Это была свобода! Такая же отчаянная, как и он, она открылась ему. Когда он нырнул в нее, по их телам вибрировал ток, волна за волной.
