Не было никакого стыда. Никакой робости. Это была свобода! Такая же отчаянная, как и он, она открылась ему. Когда он нырнул в нее, по их телам вибрировал ток, волна за волной.
Быстрые и неистовые, они замкнулись в собственном ритме, ведя друг друга.
Бесконечное удовольствие, острое я нетерпеливое. Ненасытная потребность распространялась, как пожар. Когда она отдалась ему, когда она попросила и получила больше, Лора поняла, что для счастливых время действительно останавливается.
Когда небо посветлело, Лора уже была в саду. У нее вошло в привычку проводить здесь утро. Малыш спал или принимал солнечные ванны, раскачиваясь в своей люльке. С тех пор как она попала в дом Гейба, ей было, фактически, нечего делать.
Дом, фигурально говоря, сам заботился о себе, хотя, как она однажды заметила, Гейб во время работы становился неряшливым.
Более того, здесь было слишком много комнат, слишком много мест, чужих для нее. Лора чувствовала себя дома только в детской, которую сама отделала и где по необходимости проводила много часов днем и ночью.
Остальные помещения дома, со всеми фамильными ценностями, прекрасными старинными коврами, полированным деревом и вы цветшими гобеленами оставались для нее чуждыми.
По мере того как весна вступала в свои права, Лора обнаружила в себе склонность и талант к садоводству, а также потребность в пространстве и воздухе. Ей нравился солнечный свет, нравилось чувствовать под своими руками землю, вдыхать ее запахи. Она прочла немало книг о растениях, не меньше, чем о родах, поэтому научилась ухаживать за цветами и кустами.
Расцветали тюльпаны, а азалии были уже все в цвету. Их посадил кто-то другой, но Лора без труда приняла их, как свои собственные. Она без лишних колебаний добавила к ним мускусные розы и львиный зев.
Она уже планировала осенью посадить новые луковицы, красодневы, анемоны, маки. Перед зимой она выроет весенние цветы, пересадит их в небольшие горшки с торфом и поставит в солнечной комнате на восточной стороне дома.
— В следующем году я научу тебя сажать их, — говорила она Майклу. Она уже представляла, как он еще короткими, толстенькими ножками нетвердыми шажками идет по саду, сгоняя с цветов бабочек.
Он будет смеяться. У него будет много поводов для смеха. Лора возьмет его на руки и будет кружиться с ним, пока его глаза, по-прежнему такие же голубые, как и у нее, не заблестят, а смех не зазвенит в воздухе. Тогда из окна студии выглянет Гейб и осведомится, из-за чего поднялся такой шум.
Но его это не будет раздражать. Сойдя в сад, он шутливо скажет, что, если они будут так шуметь и дальше, ему придется забыть о работе по утрам. Потом он сядет на землю, посадит Майкла на колени, и они вместе будут смеяться над чем-то понятным только им.
Сидя на пятках, Лора вытерла лоб тыльной стороной руки в перчатке. Мечты всегда помогали ей убегать от действительности, служили ей защитой, помогали выжить. Теперь же ей ничто не угрожало! Лора начинала верить, что мечты становятся реальностью.
— Я люблю твоего папу, — сказала она Майклу, как говорила по крайней мере каждый день. — Я люблю его так, что это заставляет меня верить в счастье!
Когда на нее опустилась тень, Лора подняла голову и увидела, что первые темные облака заволокли солнце. Ей не хотелось уходить, и она бы так и поступила, если бы не понимала: ей понадобится не одна минута на то, чтобы забрать все садовые инструменты, вещи Майкла и самого младенца.
— Что ж, дождь полезен для цветов, не так ли, дорогой?
Она убрала инструменты и мешки с торфяным мхом и удобрениями в небольшой сарай возле задней двери, затем сняла качели с Майклом. Как и подобает заботливой матери, она унесла в дом самого малыша, небогатый запас игрушек и сложенные качели.
Едва она начала подниматься по лестнице, как раздался первый раскат грома, заставивший ее вздрогнуть. Когда Майкл завопил, она поборола собственный давнишний страх перед грозами и принялась успокаивать ребенка.
Он успокоился гораздо быстрее, чем Лора, на ходу качавшая его и шептавшая слова утешения. Дождь что-то задерживался, из окна детской она смотрела на резко потемневшее небо. Где-то близко сверкнула молния, в мгновение ока превратив свет из серого в розовато-лиловый, затем опять в серый.
Лора прижала к себе малыша, для своего и для его утешения.
— Глупо, правда? — пробормотала она. — Взрослая женщина боится грозы больше, чем крошечный младенец! — Когда дождь застучал по крыше и подоконникам, она заставила себя уложить спящего ребенка в колыбельку и бросилась закрывать окна.
По крайней мере, она хоть чем-то займется, говорила себе Лора, переходя из комнаты в комнату, чтобы закрыть окна от проливного дождя. И все же всякий раз, когда раздавался раскат грома, она вздрагивала. Возвратившись в детскую, предвкушая, как свернется калачиком на кушетке и будет читать до тех пор, пока не кончится гроза, она вспомнила о студии Гейба. Думая только о его работах, она устремилась обратно по коридору.
Она благодарила Бога за то, что не потеряла голову от страха перед стихией. Вспышки следовали одна за другой. Но, похоже, ей повезло. Под окнами стояли лужи, но ни одна из картин не пострадала. Лора поспешно закрыла все окна.
Она собралась бежать за шваброй, но вдруг ее осенило, что она впервые оказалась в студии Гейба. Он никогда не приглашал ее сюда. Будучи воспитанным человеком, она уважала частную жизнь других. Сейчас, в студии мужа, глядя на яркие вспышки молнии и слушая отдаленные раскаты грома, Лора почувствовала себя так же комфортно, как в детской или как в хижине в горах.
В комнате, как она поняла, стоял его запах. Некой смеси краски и скипидара, а также мела, нередко прилипавшего к его одежде и рукам. Этот запах неизменно успокаивал ее, хотя так же неизменно возбуждал. Она подумала, что он возбуждал ее не менее чем сам Гейб. Она любила его, а он успокаивал, возбуждал и смущал ее.
Чего он от нее хочет? — спрашивала она себя. И почему? Ей казалось, что отчасти она это понимала. Он хотел крепкой семьи, хотел, чтобы закончилось его одиночество, хотел удовлетворения своих потребностей в семейной постели. Он выбрал ее потому, что она была готова дать ему это, а он принять.
Этого могло быть достаточно, или почти достаточно. Ее проблема заключалась и продолжала заключаться в том, что она продолжала тихо желать большего.
Отгоняя от себя это настроение, она попыталась представить его в этой комнате, одного, работающего, строящего планы.
Здесь столько было сделано, думала она, так много часов здесь творили, совершенствовали, экспериментировали. Чем в его представлении отличается один человек от другого? Подойдя к мольберту, она изучала картину, над которой он работал.
