Как озарилось лицо Таты!
— Ура, — в восторге пискнула она и уползла под одеяло. Кто бы устоял перед такой провокацией? Норвегам пришлось подождать. Целовать Тату было сложно — ее рот растягивался до ушей.
— Любимая моя, девочка моя единственная, — повторял я. Тата довольно жмурилась. А я от наслаждения плакал.
Париж — город любви. Так, плутовски хохоча, сказала в самолете Тата. Она была здесь несколько раз, а я никогда. Мне казалось, сюда незачем ехать, если не с кем целоваться на улицах. И вот — дождался.
Мы сели в такси. Шофер включил радио.
— Love me tender, love me sweet, never let me go.You have made my life complete, and I love you so, — запел Элвис.
— Еще недавно я бы подумал: розовые слюни, а теперь слушаю: это про меня.
Тата улыбнулась.
— Люблю тебя, — шепнул я.
Ее рука скользнула в мою. Она опустила голову мне на плечо, и от этого простого жеста все в моей душе перевернулось от нежности. Ночь накануне мы не спали, и воздух вокруг казался зыбким, переливчатым. Так и должно быть в Париже, думал я.
Город любви, тысяча и одна сказка каждого дня и каждой ночи.
Неужели это происходило со мной?
Старинная гостиница в двух шагах от Елисейских полей, лифт размером со спичечный коробок внутри винтовой лестницы, номера-табакерки, Татин — в красных, мой — в фиолетовых тонах. Счастье быть вместе — в Париже. Остров Сите. Лувр, сады Тюильри. «Лидо». «Мулен руж». Монмартр. Магазинчики. Какой-то несусветный сыр, спешно сосланный ко мне в номер (и в итоге добравшийся до Москвы). Рестораны; официанты, обволакивающие вниманием. Парижские типы. Бесконечные чудеса, подарки судьбы. Пузырящийся, как шампанское, восторг. Немыслимая, неодолимая страсть; утром, днем, вечером, ночью. Поцелуи на улицах. «Хабанера» в метро. Две элегантные парижанки, притянутые источаемым мной тестостероном. Вы здесь один? О. Жаль. Татин день рождения; гигантский букет мелких роз, которые я принес ей в номер. Ее изумление. Завтрак в кафе. Круассаны. Это самый лучший день рождения — вообще самый лучший день — в моей жизни. Спасибо!
Радость быть волшебником. Как мало для этого нужно.
Таточка. Любовь моя, радость, жизнь.
До конца дней я тебя не забуду.
— Почему с женой никогда так не было? — не выдержал я однажды. Тата, чуть дрогнув лицом, промолчала.
Возвращаться в Осло после такой феерии было страшновато, но, как ни странно, и там все сложилось великолепно — по-своему, совершенно иначе, но великолепно. Один из моих коллег, новообращенный татопоклонник, вызвался показать нам достопримечательности, которых она еще не видела. Ей страшно понравился парк Вигеланна, где скульптуры. Я рассматривал их много раз, но только с Татой увидел по-настоящему. При ней что-то менялось в мире — она как будто стирала со всего пыль чистенькой белой тряпочкой.
Одно омрачало идиллию: истерические звонки жены.
— Не выдумывай, никого со мной нет, — бормотал я, смущенно отворачиваясь от Таты, и безжалостно вешал трубку. Сострадания не было, домой не хотелось совершенно.
— Приедем и сразу начнем оформлять визу в Америку, — объявил я. — У меня через месяц конференция в Лас-Вегасе.
Тата радостно кивнула и прильнула ко мне.
Мы летели домой, одурманенные бессонницей, прижимаясь друг к другу, бесконечно проваливаясь в дремоту. Тата то и дело роняла голову, вздергивалась, смешливо кривила губы и опять припадала ко мне.
После этого не жалко и умереть, думал я — и блаженно засыпал снова.
* * *
В Москве я первым делом попытался объясниться с женой.
Жена попыталась покончить с собой.
Я, на волне раскаянья, разорвал отношения с Татой, причем повел себя очень жестоко. И, хотя я не продержался трех дней, и мы помирились, она вновь замкнулась внутри ненавистного стеклянного шара.
Я понимал, что виноват сам, и очень хотел все поправить, но… не бежать же по-новой за цветами в церковь?
Пусть уж лучше заграница нам поможет.
Глава двадцать вторая
АЛЕКСАНДРА
А я, между прочим, говорила: как жареный петух в одно место клюнет, сразу ко мне прибежит. Татка, в смысле. Лягушка-путешественница.
Хотя мне про нее последнее время только от Умки сведения поступали, да и та была не слишком в теме. На Таткин день рождения я, хоть и обижалась на нее за молчание, все-таки решила поздравить. Звоню — дома никого. Я к Умке: где наша красавица? Эх, Саня, отвечает, и не угадаешь — в Париже! Сама полчаса, как узнала. Протопопов повез. Причем не просто, а с заездом Норвегию.
Я, собственно, в подробности маршрута не вникала, но не слабо, да? С другой стороны, ничего удивительного: пока все по моим прогнозам происходит. Я ли ей не вдалбливала: хватай, такие мужики на дороге не валяются! Слава богу, сообразила послушаться.
И вот вчера, наконец, диво дивное: телефонный звонок, Таткин номер на определителе. Снимаю трубку:
— Представляю, сколько медведей в лесу сдохло. Чему обязаны?
— Ладно тебе, Саня! — А в голосе, главное, никакого раскаянья. — Перестань. Меня в Москве не было, на днях только появилась. Как дела?
— Это у вас, — говорю, — дела, а у нас так, суета бесполезная.
— Ну вот, обиделась.
— Я? С какой стати? Ты мне докладываться не обязана.
И еще минут пять в таком духе. Ничего, думаю, пусть прочувствует. Я, конечно, к человеческим слабостям отношусь философски, но и у меня какое-никакое самоуважение имеется, и терпение не безгранично. Я же не утюг, чтоб меня из розетки выключать и в шкафу держать до надобности.
Короче, повоспитывала я ее малость, а потом решила, все, хватит. А то так ничего и не узнаю.
— Ну, — говорю, — подруга, выкладывай, что у тебя происходит. Ходят слухи, ты теперь дни рождения во Франции отмечаешь?
— Это был подарок.
— И все?
— В каком смысле?
— Только сама поездка? А бриллиантовое колье?
— Если ты серьезно, то я к драгоценностям равнодушна.
Ну да, ну да.
— И все-таки? Протопопов еще на что-нибудь раскошелился?
— На букет роз.
Господи! Что за мужик пошел? Ни размаха, ни фантазии.
— М-да. Конечно, и на том спасибо, но на сорок пять лет мог бы преподнести что-нибудь памятное.
— Подстаканник? Для меня Париж и есть самое памятное.
Ага. А книга — лучший подарок.
— Чудненько, рада за тебя. Что еще нового?
— Через неделю должны были в Америку лететь, уже визу получили. Но…
— Что?
— Да так, неважно.
— Слушай, не ломайся, говори! Протопопов? Вытворил что-нибудь?
— Можно и так сказать.
— А конкретней?
