Возвращается на удивление быстро. Но еще больше удивляет то, как ловко Аня обрабатывает последствия на моей ступне. От чего-то я был уверен, что ее действия будут неуверенными, а руки дрожащими. Нет, ничего подобного. Где-то там внутри заиграла гордость за нее. Нормальным она будет врачом, а впоследствии при желании и хорошим. Еще подтянется и даст кому-то фору. Жаль, конечно, что будет косметологом, но и они должны быть, как ни крути.
— Все равно сейчас поедем в травму.
— Никуда мы не поедем. И вообще я голоден. С чем хоть пирог? Надеюсь не сладкий.
— С кроликом и картофелем. Поедем. Я не хочу, чтобы ты умер через…, — запинается, переводя на меня взгляд.
— Ну и какой инкубационный период у бешенства? — ну вот на хрена поддевать ее сейчас?
— Один-три месяца, — с запинкой отвечает Аня. — Умрешь еще в мучениях и молодым. Не хочу так.
— Да к тому же вполне вероятно еще женатым, и не на тебе. Да, это то еще мучение.
— Козел ты все-таки, — невесело заключает она, устремив взгляд на свои руки. И вправду козел. И ведь набрался от самой Ани — ляпать не к месту языком.
— Ладно, прости, — притягиваю ее к себе за плечо. Приплыли, это мое второе «прости» за каких-то полчаса. С таким успехом она с легкостью будет вить из меня веревки.
— Я, может, люблю тебя, а ты… а ты вот такой нехороший, — нехороший епрст. Усмехаюсь в голос. А ведь при всей своей несерьезности, Аня говорит вполне серьезно. И это, черт возьми, приятно, равно как и забота о моем возможном бешенстве.
— Да знаю, что без «может», — после незначительной паузы произношу я, прекрасно осознавая, что мне за это прилетит словесный понос.
— Это все, что ты хочешь мне сказать?! — сквозь зубы процедила Аня, сверкнув на меня яростным взглядом.
— Пока, да, считай, что я трус и боюсь признаваться в чем-либо в ответ.
— Что-то в другом ты признаваться не боишься. Все, — отталкивается от меня. — Иди жри свой пирог, и поедем в травму.
— Не поедем, ежиха здоровая.
— Откуда ты знаешь, где она гуляла? Сам же сказал, из приюта забрал от каких-то плохих хозяев. Мало ли где она там была. Поедем и точка.
— Я наврал тебе. Не из какого приюта я ее не забирал. Купил в зоомагазине, после того, как мы взяли с Никой собаку из приюта. Кстати, назвал я ее Анечкой. Но вот она меня почему-то не взлюбила. Негодяйка.
— Ты купил ее, потому что она носатая, как я и назвал моим именем?! — вскакивает с кровати. — У меня просто нет слов! Лучше бы промолчал! Знаешь, кто ты после этого?!
— Богдан. Посмотри на это с другой стороны, — встаю с кровати и прижимаю к себе сопротивляющуюся Аню. — Тебе такое должно понравиться. Возможно, это даже романтичненько. Я был настолько помешан на тебе, что взял животное, назвал ее твоим именем и вел с ней задушевные беседы. И ты не носатая. Такой я тебя никогда не считал, — несколько секунд Аня обдумывает мои слова и, нахмурив брови, выдает:
— Почему был? Уже не помешан, что ли?
— О Господи…
— Ой, все, пошли есть. Ты только все портишь.
* * *
Еще пару месяцев назад ни за что бы не подумал, что курносая стерва, ударившая меня в пах и разбившая мне машину, не только займет почти все мои мысли, но и переедет в мой дом. Только в страшном сне я мог себе представить, что когда— нибудь впущу на равных правах в свой дом и постель женщину. Не знаю, катит ли в принципе Аня на женщину. Скорее на девчонку. Однако сейчас, с деловитым видом поправляя на себе длиннющий шелковый халат, так и норовящий каждый раз приоткрыть ее бедро, она точно смахивает на самую что ни на есть прошаренную женщину, думающую о том, в какой позе она выглядит лучше. Играет, думая, что меня это привлекает. Нет, не привлекает. Как бы мне ни хотелось признавать, что я втюхался в малолетку — это так, и кардинальных изменений ее характера и поведения я не хочу. Меня вставляет именно все так, как есть. Ее непосредственность, легкость и куча другие мелочей. И в длиннющем халате, в рукавах которого, она буквально утопает, стараясь делать вид. какой-то надуманной серьезной киношной бабы — уже не та самая Аня.
— Можешь снять халат и не выпендриваться важной мадам. Красиво, но тебе не идет. Ночнуху по пятки можешь тоже снять.
— Да? Ну, слава Богу, а то я уже, кажется, снова вспотела. Как в этом вообще ходят тетки? Жесть, — какая-то секунда и длинное шелковое недоразумение отправляется на кровать, а на Ане оказывается тоненькая майка, доходящая ей разве, что до поясницы. — Так, ну все, я готова. Вот эти три полки можно занимать, да?
— Я сказал две или тебе снова уши прочистить? В последней мои носки.
— Ну, так там много места. У меня не поместится все белье в двух.
— Я сказал две полки, мои носки не трогать и лифчиками не смещать, — жестко, возможно, даже грубо отвечаю я.
Плевать мне на носки, да и места в этой полке реально до хрена. Но если сейчас я во всем уступлю, послезавтра мне сядут на шею. Не хватает еще стать каблуком… столь быстро.
— И ежиху выпускай только в мое отсутствие. Когда я дома — носатая должна быть в клетке. Поняла?
— Постараюсь. Что еще нельзя делать и наоборот нужно? Давай сразу все плохое. Ходить вот так только при тебе это я уже и так знаю. Не конфликтовать с твоей дочерью — максимально постараюсь. У меня уже есть для нее подарок. Уборка и готовка — это тоже придется с ней делить, когда она полностью поправится. Что еще? — а хороший вопрос «что еще?». Вот так сходу и не придумаешь.
— Сейчас подумаю, — максимально серьезным голосом произношу я, откинувшись на спинку кресла.
И все-таки есть что-то приятное в том, чтобы наблюдать за такими простыми вещами. Тянусь за очередным куском пирога и отправляю его в рот. Ем с таким упоением, что не сразу замечаю за собой срач. Дожил, епрст. Крошу крошками и смахиваю их… нет, не в салфетку, а на пол. С таким успехом скоро и в кровати буду жрать. Ну да, с кем поведешься…
Делаю глоток уже чуть остывшего кофе и застываю. Вот как-то наши взгляды с Аней сразу встретились, когда я потянул из чашки ее длиннющий волос.
— Блин, прости. У меня сейчас осенняя линька, видимо, на халате что-то осталось. Я вроде как их заправляла, когда все разогревала. Я не специально. Честно, — похоже она реально чувствует себя виноватой.
Спокойствие. Только спокойствие. Глубокий вдох. Выдох. Это всего лишь метровый волос, которым, на мое счастье, я не подавился.
— Богдан? — осторожно интересуется Аня.
— Все нормально, это можно пережить. Вот, кстати, по поводу «что еще» — убирать свои волосы из ванны. Я за тебя это делать не буду.
— Обязательно. Буду убирать. Вот те крест даю.
— И не жрать на кровати.
— Я постараюсь. Ну что, можно переходить к шкафу?
— Ну давай, удиви меня.
— Я сделаю все компактно, не переживай.
Смотрю на свои вещи, по-сиротски расположенные справа и не знаю, что сказать. Впервые у меня нет слов. Как у нее это, черт возьми, получается?
— Ну что? Нормально? Или я тебя стеснила? — улыбаясь, показывает мне свое творение.
— Да…, — многозначительно произношу я, всматриваясь в невозмутимое Анино лицо. — Вот так и оглянуться не успею, проснусь с кольцом, женатым с повсюду разбросанными волосами.
— Ммм… мне приятно, что ты думаешь о нашей свадьбе, но нет. Оглянуться ты точно успеешь. В этом году у нас сто пудов не будет свадьбы, даже если ты завтра уже будешь холостым.
— Да ладно? То есть через четыре месяца я все еще буду холостым? А что так, Анна Михайловна? — саркастично бросаю я.
— Так високосный год же. Жениться нельзя. Примета плохая.
— Кто сказал? — просто молча офигеваю.
— Моя мама. А после нового года подождем месяца четыре до красной горки.
— Это что?
— Лучшее время для женитьбы. Союзы рождаются самые крепкие. Это время после пасхи. Я напомню о нем заранее, — в типичной для себя манере говорит Аня, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо.
— Долго, конечно. Очень долго, — насмешливо произношу я.
