Я обхватываю живот руками и наклоняюсь вперед, пока голова не касается приборной панели. Это не то, что происходит в реальной жизни; это было похоже на какой-то специальный выпуск по телевизору, мыльная опера. Тот факт, что это происходило с моей лучшей подругой, казался немыслимым. Это все не по-настоящему. Я приезжала в больницу, и с ней все было в порядке, она сидела в постели, держа Энни на руках, ее волосы были совершенные и блестящими, уложенными до идеала, чтобы каждый мог войти и сказать: «О Боже мой! Не могу поверить, что у тебя только что родился ребенок!»
— Как малышка? — Спрашиваю Кита. — Энни?
— С ней все хорошо, — говорит он. — Даже замечательно.
— Есть еще кое-что, — начинает он.
Господи, что?
— Им пришлось сделать ей экстренную гистерэктомию2.
Меня пробирает дрожь. Проходит по всему телу и выходит из кончиков пальцев. Дэллабыла из большой итальянской семьи. Ее мать смогла родить только троих, прежде чем врач сказал ей, что еще один убьет ее. С тех пор, как я себя помню, мать Деллы готовила ее к тому, чтобы у нее самой была большая семья, о которой она сама всегда мечтала. Ее старший брат, Тони, был холостяком. Он не собирался остепеняться, а ее сестра, Джиа, была лесбиянкой. Никто в семье не хотел разговаривать с Джией, которая жила в Нью-Йорке со своей спутницей и их тремя собаками-спасателями. «У нее даже нет родословной, — однажды сказала Дэллао собаках Джии. Она просто собирает всех дворняг». Этого никто не сказал, но было ясно — Дэлластанет той, кто понесет большой семейный факел. Если она проснётся, это раздавит ее.
Поскольку сегодня суббота, больница переполнена. Повсюду навещающие семьи, дети, крепко держащиеся за руки родителей. Я должна напомнить себе, что не все собрались здесь ради чего-то грустного. Рождались дети, удалялись камни в почках, спасались жизни. Кит хватает меня за руку и ведет по коридорам, к лифту, пока мы не оказываемся на пятом этаже. На этом этаже тихо и мрачно. Пытаюсь игнорировать панические мысли, которые приходят в голову, но они слишком громкие. Они отправили ее сюда умирать и попросили ее католическую семью привести священника.
Мы проходим мимо поста медсестер в палату в конце коридора. Я дышу ртом, боясь того, что эти запахи заставят меня почувствовать. «Беггиро» написано над дверью.
Взяв себя в руки, задерживаю дыхание, сжимаю руки в кулаки. Дверь открывается, и взгляд фокусируются на больничной койке. Она вся перетянута: красными, белыми трубками, и все они соединяются с механизмами, которые стоят рядом с ней, как часовые. Они шумно борются за ее состояние здоровья сигналами, щелчками и гудением. Ее мать сидит в кресле справа от нее, а брат спит на раскладушке. Меня обнимают, со мной говорят сквозь слезы и произносятся случайные итальянские слова, которые я хорошо выучила за эти годы. Только когда они оставляют меня, подхожу к кровати и смотрю на свою лучшую подругу. Рефлекторно закрываю рукой рот, и я сдерживаю крик. Это не Делла. Теперь нет.
Она опухла, и вся в синяках; ее лицо тускло-бежевого оттенка, как вареные макароны. Я хочу убрать волосы с ее лица — почему никто этого ещё не сделал? Она беспомощная и грязная. Когда я оборачиваюсь, Кит стоит у двери, склонив голову, как будто ему больно смотреть на нее. Касаюсь ее рук, сложенные на животе, на них все еще остатки розового лака для ногтей. Они холодные, поэтому натягиваю одеяло, чтобы укрыть их. Как кто-нибудь догадался, что ей холодно, если она не может этого сказать? Я хочу ей кое-что сказать. Попросить, чтобы она проснулась и встретилась со своей малышкой, но я парализована шоком.
Ощущаю руку на своей спине — мать Деллы, Аннет.
— Иди к Энни, — говорит она. — Тебе будет полезно. Дэллабудет здесь, когда ты вернешься. Можешь, прийти завтра и посидеть с ней.
Я киваю, вытирая нос рукавом. Кит отвозит меня в их маленький домик в Форд Лодердейл. По радио играет Кит Сует:3 «Но я должен быть сильным, ты поступила со мной неправильно». Вдруг у меня ужасно болит голова. Двоюродный брат Деллы, Джери, присматривает за Энни, говорит он мне. Я не говорю ему, что Джери употребляет кокаин пять дней в неделю забавы ради или что он проходил курс реабилитации от героина. Когда мы приходим, он читает журнал на диване.
Он подносит палец к губам, чтобы сказать нам, что Энни спит. Он дружелюбно обнимает меня, и я чувствую запах алкоголя в его дыхании. Я всегда спокойна с Джери. Но не в восторге от того, что он пьет, пока сидит с ребёнком. Ни с каким-либо ребенком, а особенно с этим. У меня возникает желание сказать ему, чтобы он уходил и больше не возвращался. Вместо этого я, извинившись, ухожу в ванную. Странно видеть детские вещи, разбросанные по комнате Деллы: качели, люльки, мягкие розовые одеяла. Когда я выхожу из ванной, Джери нет. Кит стоит в дверях гостиной, руки в карманах. Он не смотрит на меня; он ни на что не смотрит.
— Кит, — говорю я. Он слегка вздрагивает, а затем встряхивает головой, будто просыпается ото сна.
— Хочешь познакомиться с Энни? — мягко спрашивает он.
— Да, с удовольствием.
Он ведет меня в заднюю спальню. В доме пахнет свежей краской, и еще до того, как он открывает дверь в детскую Энни, я уже знаю, что Дэллавыкрасила комнату в розовый. Он яркий, а не тот, который я ожидала. Стою минуту в комнате, моргая от цвета, прежде чем глаза фокусируются на кроватке у стены. Чёрного цвета. Я слышу шорох изнутри, как будто она только что решила проснуться. Кит стоит рядом с кроваткой и ждет, когда я подойду. Это кажется… странным. Мои ноги утопают в ковре. Руки до нелепости сжаты. Сначала я вижу ее волосы, выбивающиеся из-под пеленок. Похожие на волосы тролля, пучок черного на фоне кремово-белой кожи. Ее глаза открыты, светло-голубые, как у всех новорожденных. Ее рот открывается, чтобы издать крик, и я удивляюсь тому, насколько он мягкий и нежный. Я беру ее на руки. Ничего не могу с собой поделать. Она самое совершенное существо, которое когда-либо видела.
— Энни, — говорю я. — Это твоя тетя Элена. — Нюхаю ее голову, а затем целую. Я несу ее к пеленальному столику и раскрываю ее. Хочу увидеть остальное — ее крохотные, как у птички, ножки и идеальные маленькие пальчики на руках и ногах. Я так увлечена, что забываю, что Кит в комнате.
— Прости, — говорю я. — Ты сам хотел это сделать?
Мне стыдно. Я просто вмешалась, не спрашивая. Кит улыбается, качает головой.
— Продолжай, — говорит он. — Вы должны узнать друг друга получше.
Этих слов достаточно, потому что я обожаю детей. Кит идет за бутылочкой, пока я меняю ей подгузник. На полпути начинаю плакать. Делла. Она даже не взяла на руки свою маленькую девочку. Мне кажется, что во всем этом виновата я. Мне стоит остаться и помочь им. По крайней мере, пока Дэллане поправится. Я должна поступить правильно по отношению ко всем им. Особенно после всего, что сделала.
Остаток ночи Кит и я по очереди сидим с Энни. Я бы взяла все смены и дала ему поспать, но Кит говорит, что, просыпаясь с ней, он чувствует, что что-то делает, а ему нужно чувствовать, что он чем-то занят, иначе сойдет с ума. Я сплю в кабинете напротив детской Энни, и каждый раз, когда она просыпается и слышу ее тихий плач, мне хочется побежать в комнату. Когда наступает очередь Кита, я переворачиваюсь на бок, чтобы их слышать. Он поет ей. Так нежно, и это заставляет меня чувствовать то же самое, что и в Рождество — словно в нем так много хорошего и столько надежды. Это кажется таким неправильным, что слышу то, что должна слышать Делла. Как будто я подслушиваю чью-то чужую жизнь.
На следующий день к нам приезжает брат Деллы, чтобы присмотреть за Энни. Он приносит нам кофе в бумажных стаканчиках и грибную фриттату, которую приготовила Аннет. Мы хватаем свой кофе и ведем светскую беседу, пока Кит не предлагает нам уехать через пробки. Мне не нравится оставлять Энни с Тони; в старших классах он курил много марихуаны и поджигал вещи. Прошло семь лет, но он до сих пор не выглядит как взрослый человек. Я говорю об этом Киту, когда мы в машине.
