— Сколько, говоришь, ему было лет, когда он это сделал?
— Шестнадцать, — отвечаю.
— По-моему он уже давно вырос, — предлагает он. — Прошло десять лет.
— Он небритый, — говорю я. — Если он попытается поцеловать ее, то расцарапает ей лицо.
— Что именно ты имеешь против Тони? — Он сворачивает на автостраду, и я начинаю паниковать. Как только мы выедем на I-954, мы застрянем в пробке и не сможем съехать, если что-то случится.
— Ничего; просто не хочу, чтобы он сидел с Энни. — Отстегиваю ремень безопасности. Не знаю, что планирую делать… может быть, выпрыгнуть из движущейся машины и побежать обратно. Конечно, я не настолько безумна, но…
— Что ты делаешь? — спрашивает Кит. — Пристегнись.
— Один из нас должен быть с ней, — говорю я. — Ты или я. Другой может отправиться в больницу. Мы можем работать посменно.
— Ты серьезно? — спрашивает он. — Ты понимаешь, что Тони — родная кровь Энни?
— Плевать. Отвези меня обратно.
Он ничего не говорит. Выезжая на первом съезде, возвращается к дому другим путем. Тони не выглядит удивленным, увидев нас; он, кажется, испытывает облегчение, когда мы говорим ему, что он может идти.
— Видишь, — машу пальцем перед лицом Кита. — Не волнующая няня — не внимательная няня.
Он хватает меня за палец, и я смеюсь.
— Хочешь пойти первой или лучше мне это сделать? — спрашивает он.
Я смотрю на Энни, которая спит на своих качелях для младенцев, и прикусываю губу.
— Оставайся, — говорит он, улыбаясь. — Ты можешь пойти в больницу завтра, когда немного успокоишься.
Я киваю.
Смотрю, как он идет по подъездной дорожке к своему грузовику, и прежде, чем сесть, он оглядывается и машет рукой.
Только тогда вспоминаю, как сильно его люблю.
Глава 37
#ПЕРЕЦЧИЛИ
Я никогда раньше не заботилась о ребёнке. С ним все время надо двигаться: бежишь, чтобы получить это, и снова бежишь, чтобы получить то. Стирать вещи, затем мыть человечка, и никогда не мыться самому. Это тяжело. Даже времени нет, чтобы подумать о себе. О себе. У кого до сих пор болит сердце. Ты, кто управляет своими чувствами, даже когда пеленайте, вытираете и кормите. Эмоции, на которые ты не имеешь права. Ты просто не думаешь об этом. Просто живешь, убираясь, заботясь о ком-то, а затем вырубаешься. Все помогают мне, но где-то через неделю становится ясно, что я — опекун Энни. Элена знает, что ей нужно; Какую смесь она ест; Элена, где подгузники? Элена, она плачет; Элена…
Все это правда. У нас с Энни есть своя система. Я полагаю, что если вы дважды потрете ее спину против часовой стрелки, а затем подниметесь от поясницы к месту между лопатками,
отрыжки закончатся. У нее аллергия на белок. Я замечаю шишки на ее коже и веду ее к педиатру, которого выбрала Делла, иранке по имени Доктор Микаэлла. Она сурова и все время смотрит на меня испепеляющим взглядом.
— Большинство молодых матерей нервничают и суетятся. У тебя, должно быть, уже есть опыт.
— Я не ее мать, — признаюсь я. — Должна ли я больше переживать? Я доверяю Вам, но должна ли? Думайте, я слишком доверчива? — Я подхожу к столу, где она осматривает Энни, и беру ее на руки. Доктор Микаэлла бросает на меня еще один обжигающий взгляд, забирает у меня ребенка и возвращает ее на стол.
— Виновата. Возможно, мне следует прописать что-нибудь от твоей одержимости.
Энни прописали специальную молочную смесь. Когда Кит возвращается домой из больницы, мы все идем в Target, чтобы кое-что прикупить. Он хватает упаковку подгузников, и я останавливаю его.
— Они мне не нравятся, — говорю я. — Они протекают. — С улыбкой на лице Кит отступает, позволяя выбирать мне.
— Не смотри на меня так, — говорю я ему.
— Как, Элена? — спрашивает он. — Как будто я впечатлен тобой? Ничего не могу с этим поделать.
Я смутилась. Упаковка подгузников падает, и мы оба наклоняемся, чтобы поднять ее. Я уступаю, и мы встаем одновременно; он сжимает подгузники подмышкой, его глаза не отрываются от моего лица. Потом Энни начинает плакать, и мы вместе тянемся к ней. Я не уступаю. Я отталкиваю его локтем, чтобы вытащить ее из машины. Он все время ухмыляется.
— Что, Кит?
Он опускает голову.
— Ничего, — говорит он, глядя на меня сквозь ресницы. — У тебя правда хорошо получается. Я так благодарен, что ты здесь.
Я краснею. Чувствую, как по шее и щекам разливается жар.
— Фу, прекрати. Пошли, — говорю ему. В регистратуре два человека говорят мне, что мой ребенок прекрасен, и я выгляжу великолепно. Кит просто продолжает улыбаться.
Кит проводит время с Энни и Деллой. Я где-то посередине. Я много думаю о старых временах. Когда мы пили дешевое пиво в грязных забегаловках и взволнованно говорили о тех днях, когда мы станем взрослыми. Строили планы, за исключением того, что у твоего парня ребенок от другой женщины, или разбитого сердца, или заботу о ребенке твоей лучшей подруги, пока она в коме. Никто не говорил, что быть взрослым так тяжело. Что люди настолько сложны, что в конечном итоге причиняют друг другу боль, чтобы обезопасить себя. Смотрю на Энни, и мне уже страшно за нее. Я не хочу, чтобы она досталась этому миру. Я прижимаю ее к себе и иногда плачу, мои слезы капают на заднюю часть ее комбинезона, когда она спит на моем на плече.
Когда Энни исполнилось несколько недель, я начала регулярно выходить с ней из дома. Мы ходим на прогулки; ходим на рынок, чтобы купить подгузники. Я прочитала все книги Деллы о том, как порадовать ее, чего ожидать от каждой недели развития. За эти недели я так сильно похудела, что Кит начал приносить мне кексы и чизкейки. Люди в магазине говорят мне, что я фантастически выгляжу для молодой матери. Как мне это удалось?
— Я ем чизкейк и кексы. — Уверяю я. Каждый их непристойный взгляд я замечаю. Отстаньте, люди. Однажды в среду Кит остается дома. Я наблюдаю за ним из кухни, где мою бутылки, пока он играет с Энни на полу в гостиной. Я жду, когда он уйдет; хочу, чтобы он ушел, чтобы я могла спокойно начать свой день. Но он этого не делает.
— Зачем ты здесь? — с подозрением интересуюсь я.
— Ну, это мой дом, а это мой ребенок. Это нормально?
Я корчу ему рожу, и он смеется.
— Решил взять выходной. Отвезу вас, ребята, куда-нибудь. — Он касается кончиком пальца носа Энни, и на меня накатывает волна страха. Я не хочу никуда с ним идти. Просто, потому что не могу.
— Почему бы тебе не поехать? Я сам соберу сумку с подгузниками. — Говорит он, и я подхожу к сумке, чтобы наполнить ее подгузниками и смесью. Я профессионал в этой области.
— Нет, — останавливает он меня. — Ты должна отсюда выбраться. Ты здесь почти весь день. Иди одевайся.
Осматриваю себя с ног до головы: спортивные штаны и майка. И пахнет рвотой и детским лосьоном.
— Ладно, уговорил.
У меня не осталось чистой одежды, поэтому беру кое-что из шкафа Деллы. Пара джинсов и небесно-голубой топ. Нет времени сушить волосы, поэтому собираю их в хвост. Прежде чем мы уедем, достаю виски из шкафчика и осушаю бутылку. Мне хотелось одержать победу хоть в чем-то. Я хотела, чтобы это было похоже на семейную прогулку. Мы не семья. Энни — не мой ребенок. Я буду ненавидеть каждую секунду этого дня. Уверена в этом. НЕНАВИДЕТЬ ВСЕЙ ДУШОЙ это, ужасное, фальшивое семейное времяпрепровождение.
Он загружает автокресло в багажник своего грузовика и придерживает для меня дверь, пока я забираюсь внутрь. Раздражает уже то, как он включает нужную музыку и находит станцию в подходящее время. Кит ведет машину, пока я танцую под музыку, и к тому времени, когда останавливаемся на грязной стоянке в каком-то незнакомом месте, жалею, что не сунула бутылку виски в сумку для подгузников.
