голос парня был осипшим, будто стал простуженным.
Женщина ушла стелить постель, а мы с Ромой в тишине допивали молоко. Я чувствовала его каждой клеточкой тела. Его тепло. Его запах. Его близкое присутствие. Повернула голову. Поймала тёмный взгляд. Руку от стакана оторвала, желая провести по гладкой щеке, но на кухню мать и Олег Леонидович зашли. Я тут же со стула встала, помыла стакан, поставила сушиться и ушла. Просто физически сложно было находиться в одной комнате с матерью.
— Я уже постелила, девочка моя, — оказалось, что я застыла у комнаты, в которой бабушка Ромы подушку взбивала. — Сорочку в ванной положила на полку.
— Спасибо, — снова смутилась под внимательным и мудрым взглядом.
— Светлая девочка. Чистая, — бабушка Ромы подошла ко мне, снова коснулась подушечками пальцев щеки, царапая кожу. — Будто солнцем напиталась и светишься. Любовью. Иди мыться, пока вода тёплая идёт.
Я послушно последовала в указанном направлении. Вымылась, надела ночнушку, которую она оставила. Белую, плотную, закрывающую тело до щиколоток. Когда вышла, Рома уже спал на соседней кровати. Выключила свет и забралась под одеяло. Заснула сразу, как только голова коснулась подушки. И сегодня ко мне не пришли кошмары. Мне снилось спокойное море, качающее меня на волнах. И чёрные любимые глаза, смотрящие с любовью.
Рома
Девчонка заснула, а я, словно вор, с кровати своей подорвался и медленно приблизился к ней, кривясь, когда половицы тихо заскрипели. Замер над ней. Из окна прямо на её кровать лунный свет падал. Малышка спала, приоткрыв пухлые губы во сне и тихонько посапывая. Чёрт. Сжала кулаки и надсадно задышал. Который раз за день наблюдаю за тем, как она спит. И получаю от этого удовольствие.
Сел на край её кровати, протянул руку, провёл по мягкой сливочной коже её щеки. Скользнул большим пальцем на губы. Сглотнул настолько громко, что не удивлюсь, что в соседней комнате слышно было. Снова возникло неконтролируемое желание поцеловать. С*ка. Сдохнуть готов, поскольку знаю вкус её губ. Поскольку осознаю, что желать её нельзя. Осознаю. Только осознаю. Но вопреки всеми хочу. Дико сильно хочу. Присвоить себе. Чтобы ни один урод больше взгляда не кинул. Что уж говорить о прикосновениях.
В жизни такого бешенства не испытывал, как в тот момент, когда увидел, как рука Антона оказалась на тонкой, кукольной талии Полины, а губы прижались к её. В глазах реально покраснело от ярости. Я готов был вытрясти из друга всю душу, губы его в кровь разбить, чтобы кровью смыть вкус губ девчонки.
Тормоза тогда сорвало основательно. Ко всем чертям. Целуя девушку во дворе, наплевал на всё. Она лишь имела значение. Её губы и тонкие пальчики, которыми она цеплялась за мои плечи. Всё во мне вопило о том, что она должна принадлежать мне. Сам не осознавал, что слова срывались с губ.
А потом начался мой личный ад. Слова, срывающиеся с губ малышки, спалили меня дотла. Выжгли душу. Превратили в пепел. Настолько оглушён, раздавлен был её словами, что даже не смог среагировать адекватно, когда у неё истерика случилась. Стоял столбом, сжимал и разжимал кулаки, пытаясь осознать, что слова не шутка. Что она через это прошла.
В больнице тоже молчал. Не знал, что говорить. В ступоре был. Когда малышка заснула, сжимая пальчиками мою руку, с дерущим чувством в груди смотрел в бледное лицо. Сдыхал от любви и желания защитить от всего мира. Склонялся раз за разом и пальцы её целовал.
— Ром, — в палату неслышно вошёл отец, — нужно поговорить.
Мотнул головой на дверь. Я кинул взгляд на девушку, не желая выпускать её ладонь из руки. Взгляд отца стал тяжёлым. Пришлось всё же уложить ладонь Полины на кровать и подняться. Вышел в коридор, где сидела мать девчонки. Сцепил зубы, захотелось её придушить.
— Как она? — даже её волнение казалось мне фальшивым и наигранным.
Тварь. Бездушная и эгоистичная тварь. На щеке до сих пор щиплет царапина после её острых ногтей. Но самые глубокие в сердце, после слов Полины.
— Спит, — ответил отец. — Пойдём, Рома.
Мы свернули за угол, где стоял кулер с водой и зелёный диванчик. Отец налил себе воды, залпом выпил и сел.
— О чём поговорить хотел? — скрестил руки на груди и облокотился на стену.
— О Полине, — отец взъерошил волосы и низко опустил голову, не давая мне возможности увидеть выражение лица.
— Я слушаю.
— Ром, я ведь просил, чтобы ты держался подальше от девочки.
— Не ты ли просил за ней приглядывать? В школу провожать? — фыркнул, пытаясь скрыть напряжение.
— Я. Но не целовать, Рома, — батя глаза на меня вскинул. — Не целовать.
— Бать, это наше дело. Мы разберёмся.
— Я вижу, как ты разбираешься! Не слепой. Ты понимаешь, что девчонка в тебя влюбилась? — сердце заколотилось в горле. — Осознаёшь это?
— Бать…
— Не перебивай, Ром, — отец поднялся с дивана и стал ходить от окна к кулеру с водой. — Я видел ваши взгляды. И поцелуй видел. Ты понимаешь, Ром, что даже если ты переступишь через все моральные принципы, наплюёшь на мнение общества, проблемы будут уже другого плана? Осознаёшь, что велик риск, что ребёнок родится нездоровым?
— Батя, это всё бред, — прорычал я, ероша волосы. — Ты мл* уверен, что Полина твоя дочь?
— Рома, — голос отца опасно понизился.
— Что мл*, Рома? Семнадцать лет намёка не было, что у меня сестра есть, а тут так удачно обнаружилась? Хрень какая-то. Да и срать я хотел. Даже если сестра. Бать, ты ведь любил маму, — увидел, как боль исказила черты лица отца, делая его на десятки лет старше. — Вы чуть старше меня были, когда поженились. Ты бы отказался от неё? Если бы узнал, что в вас течёт одна кровь? — батя заколебался. — Слушай, ты мне бумажку дай, где будет написано, что мы с ней кровные родственники, тогда и будем разговаривать.
— Рома… Ты осознаёшь, что потом не сможешь выдрать её из сердца?
— Ты же смог маму выдрать, — я горько усмехнулся. Ждал, что отец начнёт злиться и плеваться ядом, но к моему огромному удивлению он промолчал. — Кстати, не поделишься со мной тайной? Как мамашка Полины залетела? Мама тогда явно мной была беременна.
— Рома,
