это все навсегда изменит.
Какой срыв? Какой врач? Какая, мать его, госпитализация?
«Бух-бух-бух», – долбит в уши. Мамочки. Мамочки! Что здесь происходило? Ведь я никогда не задавалась вопросом, что происходило здесь, целиком и полностью сосредоточившись на собственных бедах.
«Кир сошел с ума. Буянит. Вчера проведывал. Он был привязан к кровати. Сказали, он на врачей кидался».
Нет-нет-нет. Как же так?
«Никак не удается подобрать лечение».
Два месяца прошло, и никак?!
Я бегло просматриваю не относящиеся к Киру записи и до рези в глазах вглядываюсь в те скупые строчки, что посвящены моему мальчику.
«Сегодня опять проведывал Кирилла. Тот был тих и находился в сознании. Угрожал меня убить при первой же возможности. Смешно. Он винит меня в том, что загремел в больницу».
Руки уже не дрожат. Они трясутся, как у припадочной. Мысли мечутся, как крысы в лабиринте. Я сопоставляю даты, наши с сопляком разговоры… Он ведь говорил, что полгода не мог за мной следить. Полгода, которые он провел в клинике. Полгода… Очень много. По любым меркам. От чего его лечили?! Кто?! Не тот ли «специалист», архивы которого Кирилл взломал, чтобы вернуть мне возможность видеться с дочерью? Выходит, о его преступлениях он не просто слышал. Он о них знал…
А еще он угрожал отцу убийством.
Он угрожал.
Отцу.
Убийством.
Месть. Вот его мотив. Теперь все сходится. Или нет?
Не давая мне шанса все как следует обдумать, за спиной хлопает дверь.
– Еще не спишь?
– Н-нет.
Закрываю блокнот и откладываю его на тумбочку.
– Это хорошо. У меня на тебя сто-о-олько планов!
– Я все знаю, Кирилл.
Мой голос дрожит и срывается. Плохо… Психу нельзя показывать свои слабости.
– Ты о чем?
– Я знаю, что ты полгода лежал в психдиспансере. Знаю, что ты не в порядке. И что ты убийца.
Если я еще на что-то надеялась, то страх, мелькнувший в глазах сопляка, превращает надежды в пепел.
– И? Что теперь?
Что теперь?! Что теперь… Я понятия не имею! Вскочив с кровати, я начинаю ходить по комнате туда-сюда, то и дело настороженно косясь на застывшего посреди комнаты Кирилла.
– Ты даже не попытаешься оправдаться?! – в конце концов, не выдерживаю я.
– Зачем? Я же вижу, что ты уже все для себя решила.
– О, вот только не надо меня обвинять! Я ведь не из пальца эту ситуацию высосала! – мое лицо болезненно кривится, а слезы подступают так близко, что их ни за что уж не сдержать. Качели, взмыв к облакам, резко опускаются. В ушах свистит ветер, металлические цепи звенят, и стонут изношенные крепления. С небес на землю – это про нас. – Я прочитала д-дневник В-виктора.
Стеклянный взгляд Кира сползает на тумбочку и возвращается ко мне.
– Он вел дневник? Не знал. И?
– Что и?! – визжу. – Что и?
– Чего ты от меня ждешь, Аня? Оправданий?
– Господи, говорю же, не знаю. Я х-хочу… прав-вды.
Истерика сжимает горло. Каждое слово дается с кровью.
– Я ведь даже не знаю, что он там написал, – сощуривается Кирилл.
– Так посмотри! Посмотри и скажи, что это неправда.
Господи, какая же я жалкая. Я умоляю, я действительно умоляю его убедить меня, что небо не рухнуло нам на головы.
Стиснув зубы, Кирилл подходит ближе, тянет руки, будто хочет меня обнять. Но я, не сумев скрыть написанного на лице испуга, отшатываюсь. Я не знаю… просто не знаю, что он делал этими руками. Вдруг они по локоть в крови? Скорее всего, в крови, господи. Возникшая перед глазами картинка ладоней, по которым растекаются кроваво-алые реки, настолько яркая, что мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы отогнать это видение. Кажется, я тоже схожу с ума. Мы все больные… В отчаянии гляжу на Кирилла. В ответ он снова тянет ко мне ладонь, давая еще один шанс все исправить. Взгляд парня становится теплым-теплым, подбадривающим. Ну же, давай, трусиха. Доверься… Но отведенное на принятие решения время падает на дно невидимых песочных часов, а я так и продолжаю стоять на месте, пригвожденная к полу сомнениями. Пальцы Кирилла сжимаются в кулак. Рука медленно опускается и ныряет в карман за сигаретами. Кир замыкается прямо на глазах. Трансформация, происходящая с ним, завораживает точно так же, как и пугает: лицо разглаживается, тепло уходит из глаз, и даже его аура меняется, становясь невыносимо давящей.
Прости, мальчик. Прости… Я просто не могу поверить тебе на слово.
Вытащив зубами сигарету из пачки, Кирилл неторопливо подкуривает и опускается на постель. Не глядя на меня, берется за злосчастный блокнот. Он курит и скользит по исписанным страницам равнодушным, ничего не выражающим взглядом. В одном месте особенно яростно затягивается и еще раз проходится по написанному.
– Что у вас случилось в тот день? Почему ты… Виктор назвал это «срывом».
– Ну, а ты как думаешь, Ань? Ты же у меня умная, – кривит губы в неживой улыбке Кирилл.
– Это все из-за меня?
Кир ничего не отвечает. Лишь чуть приподнимает бровь. Мол, а ты сомневаешься?
– Мне нужно для себя прояснить случившееся, чтобы лучше тебя понять.
– Не думаю. Скорее я поверю в то, что ты пытаешься найти оправдания убийству. А ведь я уже сто раз говорил, что никого не убивал.
– Он написал, что ты угрожал ему!
– Господи, да я ни черта в тот момент не соображал! – срывается сопляк. – Ты хоть представляешь, как я жил эти полгода?! Абсолютно здоровый, я сходил с ума от таблеток, которыми меня пичкали, и мыслей о том, что ты там воюешь одна, а я ничем не могу помочь, потому что, сука, лежу в дурдоме!
Редкими густыми мазками Кир умудряется нарисовать картину, от которой мне становится резко плохо. И жутко, и страшно, и больно за этого мальчика. Губы дрожат. Глаза опять на мокром месте. А еще мне очень холодно. Ведь солнце в его глазах погасло.
– Как ты вообще туда попал?
– Ну, меня действительно немного понесло. Отец обратился в больничку.
– Он написал, ч-что это был нервный срыв.
– Вероятно. Но из-за того, что я рвался к тебе, мне приписали гораздо более тяжелые состояния.
– Как это возможно?!
– Вел я себя действительно неадекватно. Но не потому, что спятил. А потому что оказался в клетке. Под воздействием
