номером два, я теряю еще и себя.
Занеся палец над его номером с намерением заблокировать, я даю себе последнюю возможность трезво оценить, какой будет моя жизнь без него. Не хотелось бы кинуть его в черный список, а через пару дней, не справившись с грустью и одиночеством, самой же ему написать. Это мы уже проходили и ни к чему хорошему это не привело. Секс дарует лишь кратковременное забытье, а по итогу я все равно остаюсь одна.
Так и не найдя в себе силы кинуть Антона в черный список, я пытаюсь отвлечь себя работой по дому. До блеска отмываю унитаз, и даже очищаю от многолетнего нагара свою ровесницу-сковородку. Когда принимаюсь за холодильник, он звонит.
Я беру трубку даже не из желания его слышать, а скорее из любопытства. Интересно, он вообще в курсе моей переписки с его женой?
— Привет, как твое настроение? — По голосу не похоже, что у него произошло что-то из ряда вон выходящего.
— Все отлично, — по привычке вру я. — А как твое?
— Да нормально вроде.
От нелепости этого диалога и всей ситуации мне становится смешно. Так и хочется воскликнуть: Боже, да что это за херня такая?!
— Утром я пообщалась с твоей супругой. Она писала с твоего номера и от твоего лица.
В трубке повисает тяжелая пауза, за которой следует тяжелый вздох.
— Ясно. Теперь ты в курсе, какое у меня творится веселье.
— Твоя жена нашла мое сообщение, так понимаю? — горько усмехаюсь я, мысленно ежась от осознания своей низменной роли в этой истории.
— Да. Прочла и устроила скандал.
— Не могу ее осуждать. Ты, я так понимаю, в очередной раз присягнул ей в верности.
Дальнейший разговор откровенно не клеится. Антон слишком подавлен, чтобы поддерживать диалог, а я слишком озабочена идеей о том, как максимально гордо и безболезненно закончить с ним раз и навсегда. Он обещает перезвонить вечером. Вероника психанув, уехала за городом, так что сегодня он как настоящий взрослый мальчик ночует один.
Перезванивает он, когда я лежу в постели. Настроение, судя по голосу, еще хуже, чем было.
— Как твои дела, Ксюш? Чем занимаешься?
На заднем фоне слышится звон стекла.
— Спать собираюсь. А ты судя по звуку решил выпить?
— Вроде того. — Антон откашливается. — Мы похоже с Вероникой разводиться будем.
Сжав зубы, я слушаю его опечаленное дыхание. Интересно, для чего он говорит это мне да еще таким тоном? Ждет, что посочувствую? Или начну успокаивать? Или захлопаю в ладоши: мол, ура, Тоха! Теперь-то заживем!
Для человека, заявлявшего, что он остался с женой лишь для того, чтобы дать ей возможность безболезненно дозреть до решения о разводе, он выглядит слишком несчастным.
— Антон, я заебалась, — честно выдаю я. — Недавно ты клялся мне в любви и обещал развестись, а сейчас, кажется, пытаешься сделать из меня приятеля-жилетку. Я женщина, если ты не забыл. И у меня тоже есть чувства. Ну хочешь ты быть с женой — так и скажи и прекратить вешать мне лапшу на уши. Удали мои номера и стань наконец верным мужем. У меня не будет к тебе претензий. Только уважение.
Сидевшие в плену обида и боль от его предательства достигают максимума в этом монологе. Сбросив вызов, я лихорадочно ищу в списке контактов его номер и уверенно жму: заблокировать. С меня хватит. Если кто-то и способен сейчас обо мне позаботиться — то только я сама. Антона явно нет дела ни до чего, кроме своего рушащегося брака.
От осознания, что теперь-то это точно конец, становится очень больно. Трагично даже. Обняв себя руками, я позволяю хрупкой преграде сдерживающей поток слез, окончательно рухнуть и плачу навзрыд. Наверное, каждой женщине хочется верить в то, что для кого-то она стала особенной. И как же больно осознавать, что это была иллюзия.
Так проходит неделя. Я медленно, но верно смиряюсь с потерей костыля в лице Антона, благодаря которому должна была снова научиться бегать. Хожу на работу, которая раздражает меня все сильнее, параллельно подыскиваю что-то новое и каждый день созваниваюсь с мамой. Главная и самая лучшая за последнее время новость — это то, что диагноз онкология не подтвердился. Опухоль оказалась доброкачественной, и вопрос о ее удалении пока решается.
Настроение у меня… Ну такое себе. Я по-прежнему думаю о нем: порой с тоской, порой со злостью. Но эмоции на части, к счастью, не рвут. Возможно, я сумела выплакать их в тот день. А возможно, просто перегорела.
Так я думаю до того момента, пока в один из вечеров, расположившись на диване с коробкой дешевой лапши из супермаркета, не слышу звонок дверь. Каким-то шестым чувством, я точно знаю, кто стоит по ту сторону — даже не нужно заглядывать в глазок.
— Что тебе нужно? — механическим голосом спрашиваю я, глядя в осунувшееся лицо Антона. Подобие равновесия, которое я успела достичь за эти дни, стремительно улетучивается, и по телу распространяется нервное дребезжание, напоминая о том, до какой степени я вымотана им, собой и всей этой ситуацией.
— Почему ты меня заблокировала?
— Своевременный вопрос. — Я воинственно вскидываю подбородок. — Я заблокировала тебя неделю еще назад, а ты приехал только сегодня. Поэтому повторюсь. Что тебе от меня нужно?
— Мы так и будем здесь разговаривать? — Антон оглядывается на неплотно закрытую дверь. — Можно я хотя бы войду?
Я вздыхаю. Безопаснее разговаривать с ним в прихожей, но велика вероятность того, что я начну орать и перепугаю соседей. Поэтому приходится устало кивнуть.
— Проходи.
Скинув обувь, Антон послушно следует за мной в гостиную. Случайно пойманное отражение в зеркале напоминает, что выгляжу я отвратительно. Волосы, не мытые с утра из-за боязни опоздать, забраны в неряшливый пучок, тушь под глазами размазалась, а помятая рабочая рубашка на редкость паршиво сочетается с домашними шароварами.
Но сейчас мне плевать, наверное, впервые за долгое время. Я устала быть стойкой, хорошо выглядеть, все прощать и никому не доставлять хлопот. Пусть Антон видит, что не только его жена умеет с успехом достигать эмоционального дна.
— Так для чего ты приехал? — повторяю я, опускаясь на диван и подбирая ноги под себя.
— Я собирался приехать в тот же день, — остановившись посреди гостиной, Антон закладывает ладони в карманы брюк. Видно, что волнуется. — Потом на следующий, но думал, что ты на меня зла…
— Поэтому выждал неделю, — перебиваю я. — Когда я сама с собой обо всем договорюсь и успокоюсь.
— Нет, не так. Ксюш, не делай так, пожалуйста, — в
