между мной и Махдаевым, который совсем не прочь разделаться и со мной.
— Стоп! Хватит! — рявкает Камиль, сжимая кулаки. — Проваливай к себе!
Я совершаю еще одну попытку напасть на Махдаева. Не могу думать. Не могу дышать. Жажду его крови. Уничтожить, растоптать, стереть в порошок. За Ризвана, за брата, за моего ребенка, за себя!
— Успокойся! — Камиль очередной раз толкает меня к стене, и я, ударившись о нее лопатками, наконец прихожу в себя.
— Я вас ненавижу, — всхлипываю сквозь душащие меня слезы. — Вы монстры.
— Пшла!
Отлипнув от стены, я иду вон. Покидаю гостиную, поднимаюсь до середины лестницы и теряю силы. Просто опускаюсь на ступеньки, сжимаюсь и плачу. Моя жизнь разбита. Грязными руками каких-то ублюдков. Мой брат погиб, потому что боролся за справедливость. Как теперь с этим жить?!
— Какого хрена, Саид?! — слышу глухое и злое рычание Камиля.
— Для тонуса.
— Для какого еще тонуса? Мы договаривались, что ты шагу без моего ведома не сделаешь.
— Это всего лишь мелкий следак.
— Ты обещал никого не трогать, если в этом не будет необходимости.
— Значит, необходимость была! — срывается на дикий ор Махдаев. — Я сопли жевать не собираюсь, Рашидов! Если у тебя кишка тонка порешить Ризвана и его близких, то это сделаю я! Мне похрен, кого гасить!
— Белов был куда важнее живым.
— Мертвым мне он нравится больше.
Щелкает затвор пистолета. Раздаются медленные шаги. Бульканье наливаемого в бокал вина. Тишина. Звяканье поставленного на стол бокала и грохот, как от удара кулаком по столу.
— Ты заставляешь меня жалеть, что я вытащил тебя из-за решетки, — рычит Камиль. — Я рискнул репутацией, безопасностью. Я из кожи вон лез, чтобы найти такое место. А ты оставил за собой кровавый след.
— Он приведет к Гафарову. Я все устроил.
— М-да… Ты устроил…
На этом их разговор обрывается. Камиль шелестит бумагами и уходит, а Махдаев начинает есть. Мне никто не мешает подобраться к нему со спины и воткнуть в его толстую шею нож. Вот только тогда я не выберусь отсюда живой, а вместе со мной погибнет и мой сын.
Поэтому собрав в себе остатки сил, я уползаю в свою комнату, вскарабкиваюсь на кровать и, уткнувшись в подушку, заглушаю свой неистовый крик. Срываю голос, раздираю простыню, мечусь в агонии, пока не отключаюсь.
Мне снится лето. Теплое и солнечное. Речка. Чистое небо. Я чую запах травы и согревающий кожу жар. Носом ловлю запах сладкой пыльцы. Прислушиваюсь к жужжанию пчелок. Бегу по узкой тропинке вниз по склону и прыгаю прямо в заводь.
— Роксана, осторожнее! — беспокоится Олег, подорвавшись с покрывала…
Все было именно так. Наше детство можно назвать самым счастливым. Мы радовались мелочам, ловили каждую положительную эмоцию. В нашем доме всегда было много смеха и любви. Но детство кончилось, навалились заботы, быт и иглы взрослой реальности. На одну из них и подсел Олег — вершить справедливость. За это он поплатился собственной жизнью.
Проснувшись среди ночи, вытираю углом одеяла мокрое от слез лицо и подхожу к окну. Завывает. Волны так и бьются о скалы. С буйством норовят смыть этот утес вместе с проклятым домом.
От мрачного вида за окном становится еще паршивее на душе. Если я выживу, то спустя годы возненавижу и себя, и Ризвана, и нашу жизнь. Лишь за то, что пострадал мой брат — человек, достойный лучшего. Тот, чьего мизинца мы не стоим.
Отогнать от себя гадкие мысли не получается. Единственный, кто спасает меня от депрессии, мой сыночек. Маленький куксящийся комочек, принесенный няней.
Кормя его, стараюсь не плакать, хоть душа и рвется на куски. Еще во время беременности врачи предупреждали, что малыш все чувствует. Он не должен плохо спать и мучиться из-за меня. Я обязана уберегать его от всего негативного.
— Роксана, вам нужно сцедить молоко, — напоминает мне няня, готовя молокоотсос.
Раньше я не обращала на это внимание. Другими заботами и собственным здоровьем была голова забита. Теперь же меня начинает напрягать их настойчивость, чтобы я регулярно сцеживала молоко, которое закупоривают в стерилизованных бутылочках и куда-то уносят. Неужели Махдаев всерьез готовится без меня растить нашего сына и заготавливает молоко?
— Я сцежу его позже, — отвечаю я, — в раковину.
— Но…
— Положи, — киваю девушке на молокоотсос. — Вы больше не получите ни капли.
— Хозяин придет в ярость, — тяжко вздыхает она.
— Меня душевное состояние вашего хозяина не заботит. Ни одного, ни другого. Лучше скажите, когда мне позволят забрать сына насовсем, а не довольствоваться этими скупыми минутами кормежки?
— Материнство слишком романтизировано в современном мире. Господин Камиль облегчает вашу жизнь. Тратьте свободное время на себя.
Она забирает у меня сына, не дав даже поцеловать его на прощание, и снова уносит в неизвестность.
Я прислушиваюсь к ее уходящим шагам, нервно покусывая губы и заламывая пальцы. Пора выяснить, где и почему содержат моего малыша.
Дожидаюсь, пока в доме станет тихо. Только тиканье больших раритетных часов в гостиной отсчитывает проклятое время.
Тик-так.
Тик-так.
Тик-так.
И так по каждому нерву — ударом, щипанием, уколом.
Я бесшумно выбираюсь из своей комнаты, осторожно прикрываю дверь и на цыпочках крадусь по коридору. От страха быть пойманной стучит в висках. И грудь давит невидимыми тисками, плющит до боли. Дышу через раз, но кажется, слишком громко.
Перебрав ногами по ступенькам, спускаюсь вниз и в потемках изучаю каждый уголок. С кухни доносятся странные звуки, похожие на всхлипы. Тихонько подхожу к приоткрытой двери и вижу Махдаева. Он стоит ко мне спиной, со спущенными до колен штанами. По обе стороны от него оголенные женские ноги с острыми красными коленками. Девушка стонет, плачет, практически воет, но он и не думает сжалиться. Трахает ее прямо на столешнице, с которой потом невозмутимо пожрет и отвалит спать.
Стиснув зубы, перевожу взгляд на напольную вазу в углу. До нее лишь нужно дотянуться, схватить и шарахнуть со всей дури по затылку этого ушлепка. Но стоит мне протянуть руку, как ее
