Начальник полиции кивнул, нервно сглотнув. Он знал, кто такой Джузеппе Лоретти и на что он способен, если нарушить данное ему слово.
***
Лоретти стоял в своём кабинете, тяжело прислонившись к массивному письменному столу. Вечерний свет, проникающий сквозь занавески, резал глаз, казалось, раскалённые лучи зажигали воздух вокруг него. Смерть Риты — а теперь и слухи, обвинения, проклятья, вылившиеся на его сына — всё слилось в какой-то болезненный хаос, готовый его раздавить. Но он знал одно: он не предаст Альберто. Сердце Джузеппе сжалось от мысли, что он может потерять сына. Нет, он не признаёт правосудия, если оно так ослеплённо и жаждет возмездия только ради того, чтобы утолить свою ярость. С каждым слухом, с каждой новой мерзкой сплетней, разлетающейся по городу, он чувствовал, как внутреннее сопротивление возрастает. Но улики были налицо — труп на лошади, огнестрельные раны, кровь. Люди готовы были разорвать Альберто на части.
Однако Лоретти больше не видел в нём преступника или беглого бандита, он видел ребенка, свою кровь, потерянного мальчика, которому он был обязан помочь. Возможно, он, Лоретти, виновен в этой пропасти между ними, в том, что Альберто пошёл по кривой тропе — и если так, то он же будет последним, кто оставит его на съедение толпе.
Он прошёлся по кабинету, вспоминая слова, что бросала ему Изабелла. Страшная мысль, что он сам предал своего сына — игнорировал, считал чужим, распаляла его ещё сильнее. Даже если правда окажется жестокой, он был готов встретить её лицом к лицу. Его сын не погибнет, его сын не будет уничтожен слепой ненавистью горожан.
«Если я должен спасти тебя, Альберто, — подумал он, — то спасу любой ценой, даже если весь мир будет против».
Глава 29
Чёрт бы побрал эту дыру, этот вонючий, насквозь прогнивший матрас, все эти гнилые доски, что скрипят от малейшего движения. Каждый вдох как удар ножом, каждая мысль рвёт мне голову. Рана на боку саднит, как адский огонь, и мне приходится снова и снова цепляться за жалкие куски реальности, чтобы не потерять сознание.
Рука скользит по влажной ткани на боку, словно пытаясь убедиться, что я всё ещё жив, что эта боль — реальная, а не какой-то дьявольский сон. Я открываю глаза, но комната передо мной двоится, всё поплыло, и мне приходится с силой сжать зубы, чтобы не погрузиться обратно в забытье. Где я? Ах да, всё ещё здесь, в этой дурацкой дешёвой гостинице на окраине. И никуда дальше, потому что это место — граница между мной и адом.
— Ты пить хочешь? — спрашивает Начо, и голос его доносится откуда-то издалека. Сил ответить нет, я просто киваю, и через пару мгновений вода обжигает горло. Слишком долго этот мерзавец держит меня здесь, но ничего не могу поделать. Тело ломит, и я слишком ослаблен. Раны требуют покоя, а этот покой — роскошь, которой у меня просто нет.
И всё-таки мысли снова возвращаются к Анжелике. Не могу перестать думать о ней. Чёрт бы побрал эту судьбу, эту долбаную путаницу, в которую я вляпался по самую шею. Она там, в городе, одна, и кто её защитит, если меня здесь держат на цепи, как бесполезного щенка? Рита мертва, и все обвинения, все ярлыки уже навесили на меня. Все, чёрт возьми, считают, что это сделал я. И кому-то выгодно, чтоб я не мог защитить ни Анжелику, ни себя.
— Мне надо вернуться в город, — выдавливаю я, и звук моего голоса будто срывается в пустоту. Начо скептически вскидывает бровь и качает головой, как родитель с несносным ребёнком.
— Черта с два, вернёшься, — отвечает он, даже не стараясь скрыть раздражение. — Тебя схватят, как только покажешься на улице, ты сам-то соображаешь, что несёшь? Не слышал, что наш человек сказал? Все в округе уверены, что ты — убийца.
Мои кулаки сжимаются, злость вскипает от этой беспомощности, от его слов. Проклятье, как же он прав. Тело измотано, и я — как загнанное животное, связанное по рукам и ногам. А этот «наш человек», что передаёт новости из деревни, говорит одно и то же: если поймают, растерзают.
— Мне плевать, — сквозь зубы бросаю я, чувствуя, как пульсирует боль в боку. — Я должен вернуться, должен всё объяснить.
Начо поднимает глаза, смотрит на меня тяжело, с укором, словно на блаженного, и вдруг встаёт, отбрасывая повязки в сторону. Он как будто взрывается:
— Объяснить? Объяснить?! Ты что, совсем не понимаешь? Твоё лицо теперь на каждом углу, каждый проклятый старик, каждая кухарка знает, кто ты. И они уверены, что ты убил её, Риту. Она ведь была влюблена в тебя, а ты… ты же знаешь, как эти люди думают.
Я стискиваю зубы, не в силах слушать. Слова Начо — как соль на открытую рану, но ведь он прав. Город полон слухов и подозрений. Проклятые фанатики. Я бы с десяток из них точно уложил, но там не десяток.
— Я должен забрать Анжелику, — хриплю я, и Начо криво усмехается, не веря ни слову.
— Тебе нужна Анжелика, да? А она? Она-то на что сейчас надеется? Ты думаешь, она просто так простит тебя? Да она и знать-то не хочет, жив ты или мёртв, — отвечает Начо с горечью.
Эти слова режут до глубины души, словно ледяной нож.
***
Голова гудела, а тело будто огнём полыхало, ломило всё — от кончиков пальцев до самой души. Чёртов простреленный бок не давал вдохнуть. Я уже третий день лежал на узкой койке в сырой, воняющей плесенью комнате, пока Начо поил меня мутной водой, скрипя зубами, словно не я, а он потел в горячке. Каждая минута этого адского молчания казалась вечностью. Весь город, чёрт побери, горел от ненависти ко мне, а я — я лежал, беспомощный, как ребенок. И по-прежнему… я хотел вернуться. Вырвать Анжелику из этой трясины. Но стоило мне обмолвиться об этом — Начо тут же скривился и взорвался, как порох.
— Черта с два! — прорычал он, когда я в очередной раз ляпнул что-то про город. — Ты что, смерти себе хочешь? Как только ты там появишься, нас тут же сдадут Лоретти и полиции.
Проклятие! Проклятая ловушка! Меня ждали, как мясо для забоя. Город готов был порвать на части, едва увидит меня. А Начо — как будто только и мечтал утащить меня отсюда, сбежать с этими чёртовыми бриллиантами и сгинуть из этого вонючего городишки.
Вскоре появился и тот, кого подкупил Начо, для новостей. Низкий, сутулый, как облезлый шакал, он угодливо склонился сообщая то, за, что ему хорошо платили.
— Вся деревня… — прошипел он, не глядя мне в глаза. — Вся деревня на взводе. Люди ждут момента. Только бы увидели, и задушили бы голыми руками. Особняк Лоретти набит наблюдателями — день и ночь. Не пройти и крысе… Прячьтесь, господа, сгиньте, если не хотите быть разорванными.
Разорвать… сгинуть… Я скрежетнул зубами, а голос срывался на тихий рык.
— Ты видел её? Слышал хоть что-то о ней? Об Анжелике Динаро?
- Моретто?
- Нет! Динаро!
Чёрт побери, я почти потерял надежду услышать о ней, но вот он — стоит, не догадываясь, насколько я готов его порвать, если он соврёт мне.
— А как же, — почти пропел шакал, склоняя голову. — Все эти дни говорят о ней и о вас…ее муж говорит…называет изменницей и шлюхой. Говорит, что сам сатана ее соблазнил. Чудовище, убийца… вам не будет прощения. И совет — бегите, сеньор, бегите как можно дальше. Чувство мести овладело всеми, кто знал её или хотя бы слышал имя.
Начо сплюнул, отогнав подкупленного информатора жестом. Неприятный тип, но он был прав. Проклятое место, проклятые люди. И пока мы сидели здесь, как мыши в норе, в городе горели факелы. Вонь дымящихся обвинений добралась и сюда — и это только слова. В душе каждого из них поселилась ненависть.
Я сглотнул и попытался подняться на локте, но перед глазами тут же поплыло.
— Ты не встанешь, — сурово сказал Начо, возвращая меня обратно. — Пора забыть обо всём. Никаких Анжелик, никаких старых тайн. Забудь, Альберто. Нас здесь никто не ждёт.
- Они сгнобят ее! Я не оставлю ее здесь!
Я не успел возразить: скрип половиц заставил нас с Начо напрячься. В номер зашли люди. И не просто люди — впереди, как тёмная тень, замаячил Лоретти. Вошёл медленно, сжимая кулаки. За ним — его псы, двое крепких, как стены. Но это лицо… Я знал, что он сделает. Он не пришёл сюда просто так. Меня ждёт смерть, если я останусь калекой.
