К нотариусу я отправилась одна, потому что потом хотела заехать еще в одно место. Андре точно не пустил бы меня туда, а я ведь пообещала слушаться его во всем. А так он ничего и не узнает. Конечно, я ехала к Лыткину! Я быстро прошла мимо секретарши и открыла дверь в кабинет – она не успела меня задержать и без толку суетилась за моей спиной, лепеча боссу какие-то оправдания. Я вошла в разгар заседания. Лыткин сидел во главе длинного стола и встал при виде меня. Все дружно оглянулись в мою сторону.
– Оставьте нас ненадолго, – произнес Петя.
Никто не шевельнулся, тогда он рявкнул:
– Все вон, я сказал!
Народ как ветром сдуло. Петя сел и опустил голову.
– Я пришла попрощаться. И поблагодарить тебя.
Лыткин дико взглянул на меня, но я говорила без всякого сарказма, очень искренне:
– Но сначала хочу попросить у тебя прощения. За наш прошлый разговор и вообще – за все. Прости, если чем обидела, вольно или невольно. И я тебя прощаю. За все. Признаю, что была неправа, затеяв с тобой войну на твоем поле. Что ж, ты победил. Поздравляю! И благодарю. Ты освободил меня. Ты сжег Усадьбу, а вместе с ней – мое прошлое и мои корни. Теперь я уезжаю навсегда с человеком, которого люблю и который любит меня. Да, я помню, как говорила тебе, что неспособна полюбить, что не создана для семьи. Но люди меняются. Ты изменился, я тоже. Сейчас я умею любить и мечтаю о детях. За этим человеком я готова идти куда угодно, на любой край света. Босиком по снегу. Еще я хочу вернуть тебе кольцо – я его так никогда и не носила…
Произнося свою речь, я медленно подходила к Лыткину, который смотрел на меня отчаянным взглядом и даже отшатнулся, когда я положила на стол кольцо, полыхнувшее голубым отблеском.
– Нам было хорошо вместе. Но не получилось, что ж делать!
Я нагнулась, поцеловала его в напряженную щеку, на которой когда-то появлялась милая ямочка и пошла к выходу, но у самой двери обернулась:
– Помнишь, как мы с тобой клеили обои? И распевали про городские трущобы? Как мы тогда были счастливы, правда? Прощай, Джуниор! Удачи тебе.
За все это время Лыткин не произнес ни единого слова.
Я волновалась до самого отлета – боялась, что Лыткин выкинет что-нибудь и мы с Андриком никогда не доберемся до Парижа. Успокоилась я, только когда самолет взлетел. Я летела впервые в жизни, да еще бизнес-классом, и мне все ужасно нравилось: и просторный салон с мягкими креслами, и хорошенькие стюардессы компании Air France, так элегантно одетые в черные платья с красными поясами-бантами – одна из них как раз подала нам шампанское. Андре обнял меня и поцеловал, я глубоко вздохнула и положила голову ему на плечо. Мы летели в Париж! Я была счастлива.
P.S.
Петя Лыткин застрелился через две недели после моего отъезда.
Узнала я об этом полгода спустя, когда позвонила, чтобы поздравить Федора Николаевича с шестидесятилетием. Я долго сидела с мобильником в руках, рассеянно глядя в пространство. Потом встала и невольно охнула, схватившись за живот: мой семимесячный сын сильно толкнул меня изнутри. Он развивался совершенно нормально, наш мальчик! Похоже, будет настоящим богатырем. И уж точно – упрямцем, не хуже его родителей. Я подошла к окну и окинула взглядом привычную панораму бульвара с уличными кафе и припаркованными велосипедами. Но внутренним взором я видела совсем другое: я видела наш городок и дорогу, по которой совершал последний путь мой бедный Джуниор – мимо монастыря, мимо сгоревшей Усадьбы, одичавшего дальнего парка и заросшего сорняками поля, на котором он так и не успел понастроить своих коттеджей. В парке облетали липы и клены, из монастырской пекарни тянуло запахом свежей выпечки, ветер шумел в кронах корабельных сосен, над полем кружили вороны, распуганные траурными литаврами и скрипками Шопена, трагически рыдающими из динамиков. Кортеж черных лимузинов медленно полз по прямой, как стрела, дороге, по которой когда-то, сопровождая карету беременной жены, ехал верхом князь Петр.
Junior – в пер. с англ. «младший».
По воспоминаниям Татьяны Толстой Лев Николаевич так восхитился образностью Гомера: «Помните ли, как Гомер описывает красоту Елены? «Когда Елена вошла, увидев ее красоту, старцы встали». Простые слова, но вы видите, как перед мощью этой красоты встают старцы». На самом деле в «Илиаде» (перевод Н. Гнедича) сцена изображена по-другому:
«Старцы, лишь только узрели идущую к башне Елену, Тихие между собой говорили крылатые речи: «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»
Песня из японского кинофильма «Каникулы любви».
Виола и Себастьян – близнецы, персонажи пьесы В. Шекспира «Двенадцатая ночь».
