– Радость моя, я – все, – мягко сказал он. – Все, что ни пожелаешь. Молодое, старое, мужское, женское – все это моя добыча.
Отвращение подступило к самому ее горлу.
– Остановитесь! Не говорите так! Это гнусно!
Лицо его было совсем близко от ее лица, и она вдохнула чистый здоровый запах, исходивший от его тела.
– Ну же, сестренка, попробуйте меня! Знаете, в чем ваша проблема? Вы еще никого не попробовали. Почему бы вам не начать с самого лучшего, что есть здесь? А лучший – я, это так, женщина, ты затрепещешь в моих руках и разорвешь себе горло, умоляя еще и еще!.. Ты представить себе не можешь, что я могу с тобой сделать. Сестренка, только попробуй меня! Не трать себя на какого-то педика или на этого фальшивого английского индюка, который сдох и у него уже ничего не держится. Возьми меня! Я лучше всех.
– Пожалуйста, уходите, – сказала она.
Лицо ее заострилось, ноздри дрожали.
– Мне обычно не нравится целоваться, – продолжал он, как будто не слыша ее, – но тебя я хочу поцеловать. Ну, давай же, сестренка, поцелуй меня!
Здесь некуда было отступать: спинка ее кресла примыкала почти вплотную к стене, так что она сама едва помещалась на сиденье. Но от ее резкого рывка кресло с грохотом ударилось о подоконник. В ярости от полученного оскорбления она резко выгнулась назад, так что даже Льюс не смог бы тут ошибиться и приписать эту вспышку чему-нибудь другому.
– Вон, Льюс! Сейчас же!
Она прижала руку ко рту, как будто боялась, что ее вот-вот вытошнит, и не сводила глаз с этого страшного в своей красоте лица, как будто воочию увидела самого дьявола.
– Ну что ж, дело ваше, пропадайте попусту, – бросил он и поднялся, похлопывая по брюкам, чтобы унять возбуждение. – Какая же вы дура! Ни с одним из них вы не получите удовольствия. Они не мужчины. Я единственный здесь мужчина.
После того как Льюс ушел, сестра Лэнгтри долго разглядывала дверь, изучая ее конструкцию с пристальным вниманием, пока наконец не почувствовала, что ужас и паника начинают ослабевать. К горлу ее подступил комок – ей так сильно хотелось плакать, что только продолжительный осмотр деталей на двери не позволил слезам пролиться. Ведь она почувствовала в нем силу, непреклонную волю добиться своего во что бы то ни стало. Как знать, не это ли почувствовал и Майкл, пригвожденный на месте немигающими похотливыми глазами.
Раздался стук, и в кабинет вошел Нейл и закрыл за собой дверь. Одну руку он держал за спиной, что-то в ней пряча. Перед тем как сесть, он вытащил портсигар и протянул ей. По принятому между ними ритуалу она должна была сначала изобразить на лице видимость недовольства, но сейчас ей было не до ритуалов: она выхватила сигарету и поскорее наклонилась к зажигалке – настолько необходимо ей было сейчас закурить.
При этом резком движении ее ботинки шаркнули об пол, и Нейл с удивлением поднял брови:
– Я думал, что вы всегда снимаете сначала ботинки, прежде чем сесть за стол. Вы точно уверены, что все в порядке, сестренка? Может быть, у вас температура или голова болит?
– Ни головной боли, ни температуры у меня нет, господин доктор, и я отлично себя чувствую. А ботинки остались на ногах, потому что, когда я входила, я как раз поймала у двери Льюса, а мне обязательно надо было с ним поговорить. Так что о ботинках я просто забыла.
Нейл встал, обошел стол и, с трудом протиснувшись в узкое пространство, опустился на колени около ее кресла.
– А ну-ка, поднимем ножки.
Пряжки на гетрах были очень тугими, так что ему пришлось повозиться с ними, прежде чем они расстегнулись. Он стащил гетры, развязал шнурок на одном ботинке так, чтобы его можно было стащить, и заправил край брюк в носок. Затем он проделал то же самое с другой ногой, после чего сел на корточки и повертел головой в поисках парусиновых туфель на каучуковой подошве, которые она носила в отделении вечером.
– На нижней полке, – подсказала она.
– Вот теперь хорошо, – с удовлетворением сказал он, завязав шнурки. – Ну как, удобно?
– Да, спасибо.
Он снова сел в кресло.
– У вас измученный вид.
Она бросила взгляд на руки – они дрожали.
– Так, приняла кое-что, – сказала она.
– Тогда почему бы не поболеть еще?
– Да это же только нервы, Нейл.
Они курили молча, она – глядя в окно с нарочитым интересом, он – не сводя с нее глаз. Наконец она повернулась, чтобы потушить сигарету, и тогда он взял лист бумаги, лежавший на столе чистой стороной вверх, и положил перед ней.
Майкл! Именно такой, каким она видела его, красивый, сильный, глаза смотрят на нее так прямо и искренне, что просто невозможно себе представить, что за ними скрывается что-то недостойное мужчины.
– Это лучшее из всего, что вы сделали, Нейл, даже лучше, чем Льюс, я так считаю, – воскликнула она, пожирая глазами рисунок и надеясь, что она все-таки не подскочила, когда увидела, что он ей принес. Она осторожно вернула ему лист. – Пожалуйста, повесьте его сами.
Он послушно поднялся и принялся прикреплять рисунок кнопками к стене, расположив его справа в среднем ряду, около своего собственного портрета. Сравнение оказалось не в его пользу, ибо, изображая себя самого, ему не удалось сохранить обычную непредубежденность, и человек на портрете выглядел больным, напряженным, измученным.
– Ну вот, полный комплект, – сказал он, садясь. – Давайте-ка еще по сигаретке.
Она взяла вторую сигарету почти так же торопливо, как и первую, глубоко затянулась, а затем, выдохнув, сказала, указывая на портрет:
– Майкл для меня – воплощение загадки мужского пола.
Слова ее прозвучали слишком поспешно и неестественно.
– Перепутали половые признаки, сестренка, – бодро возразил Нейл, ничем не показывая, что понял, насколько трудно ей было говорить о Майкле, и не выдавая своей чрезмерной заинтересованности по поводу ее отношений с Майклом. – Это женщины – загадка. Любой вам скажет, хоть Шекспир, хоть Шоу.
– Только для мужчин. Шекспир и Шоу – мужчины. Получается, что это две стороны одной медали, как вы понимаете. Противоположный пол – всегда терра инкогнита, так что каждый раз, когда мне кажется, что я полностью разобралась в вашей природе, судьба опять делает сальто-мортале, и я снова там, откуда начала, а вы, мужчины, поворачиваетесь ко мне какой-то новой, неожиданной стороной. – Она смяла сигарету и улыбнулась. – Думаю, основная причина, по которой я одна веду отделение, заключается в том, что таким образом я получаю великолепную возможность изучать популяцию мужчин без вмешательства других женщин.
Нейл засмеялся.
– Ух, как бесстрастно! Ну ладно, мне можете говорить сколько угодно, но не вздумайте сказать этого при Наггете, а то он живо явится к вам с кучей симптомов бубонной чумы и сибирской язвы.
