Они горели счастьем. Крепко держась за руки, мы вошли в офис.
— Вам пришел факс из Америки. — Лягушка встречает меня с папкой в руках. — Это первое, второе — звонил Влад, он вернулся, скоро будет здесь, и… — Влажные глаза Лягушки излучали повиновение и преданность. — Я ему не говорила, что вы вернулись. Правильно?
— Факс из Америки? — переспросил Максим, его взгляд напряжен. Он не отпускает мою руку.
— Черт с ним, с этим факсом, — говорю я, чтобы не расстраивать его.
— Нет-нет, прочтите, — настаивает Лягушка.
Я, не отпуская руки любимого, читаю послание:
«Дорогая! Сожалею, что не успела объясниться с тобой. Мы расстаемся со Стивом. Я ухожу к отцу своего будущего ребенка. Желаю счастья. Нэнси».
И приписка:
«Вернись, пожалуйста. Стив».
Максим заглядывает через плечо.
Последние строчки он читает вместе со мной, потом печально отпускает мою руку — по пальцам, каждый по очереди, словно прощаясь.
— Глупышка, — шепчу я ему, — звони маме.
— Правда?
— Правда. — Я затаскиваю его в свой кабинет.
— Звонить прямо сейчас? Я качаю головой:
— Сначала иди ко мне.
Он сбрасывает пиджак и неуверенно приближается ко мне. Через секунду я теряю над собой контроль.
Стон вызывает переполох в офисе. Робкий стук в дверь:
— Вам плохо?
Растерзанная, я открываю дверь: перед нами широко раскрытые глаза Лягушки и щелочки у сотрудниц, которых Влад называет серыми мышами. Как я их перепугала!
— Нам хорошо! Хорошо! Лучше всех, понимаете?
Серые мыши хлопают в ладоши:
— Мы так ждали вас! А Лягушка пятится к выходу:
— Вы меня уволите?
— Оставайся, — великодушно разрешаю я. — Будешь у Максима секретарем. Теперь он вместо Влада. Согласна?
— Конечно, — квакает она.
И в это время, словно на сцену в спектакле, входит Влад. Он, как всегда, загорел, свеж и удовлетворен. Италия пошла ему на пользу. Одет в тоненькую белую сорочку с широкими, по моде, манжетами, в настоящий костюм от Гуччи. Не подделка от Патриции.
— Что тут происходит? — Он обводит всех удивленным взглядом, еще не успевая ничего сообразить.
— А ты почему не на складе? — Грубый окрик касается Максима. — Рыжик, красавица моя, ты уже вернулась? — Он направляется ко мне. — Ты уже все? — Вопрос звучит довольно глупо, прошло всего четыре месяца. Я молчу. — Зачем вернулась? — наконец догадался, и голос звучит жестче.
— Это я ее вернул, — вдруг твердо говорит Максим. Мы стоим рядом.
Влад отталкивает его и кладет мне руку на плечо.
— Рыжик, — он проводит пальцем, как всегда, убирая волосы с моего лица, — Рыжик, что происходит? — Это он говорит тихо, а затем орет так, что у меня лопаются перепонки: — Что случилось? Ты сорвала контракт?
— Ничего, — Максим берет меня за руку и отталкивает Влада, — просто у нас с Надей скоро будет ребенок.
Мы с Максимом сидим у бабушки Василисы. Прилетела из Канн Леля. Она рассказывает о своей поездке в Канны и одновременно печет блины. От клубничного варенья, которое стоит на столе, исходит сладкий аромат.
— Нет, ты представляешь себе? — Леля заходится от переполняющих ее чувств. — Японцы были уверены, что им достанется «Золотая камера», а когда объявили Россию, чуть не сошли с ума. Я сижу в зале с Лаврентьевым. Василисочка, ты помнишь красавца Лаврентьева, того, что снимался в послевоенном фильме «Бойцы»?
— Конечно, помню, — улыбается Василиса, — он за тобой всегда на «Победе» приезжал.
— Раньше на «Победе», а теперь на «ауди», ты забыла, он же за мной, когда мы улетали, заезжал.
— Как же, как же, все наши старушки, что по лавочкам во дворе сидят, носами к оконным стеклам прилипли: «Видите, за Лелькой еще кавалеры на импортных…» Надюш, как ты новым словом машины называешь, «телегами», что ли?
— Тачками, Василиса Васильевна, — подсказал, расхохотавшись, Максим.
— Да-да, на импортной тачке прикатил.
— Да ну вас, — не обиделась Леля. — Так вот, — ей не терпелось дорассказать о Каннах, — объявляют: «Лучший фильм-сказка середины прошлого века… — все замерли — „Тридцать три богатыря“ Романа Лиханова!» И зал как захлопал. «„Золотая камера“ вручается российскому представителю, одному из создателей фильма…» — и я иду на сцену.
Леля продемонстрировала, как она трусцой неслась за призом. Мы смеемся и хлопаем.
— Когда я увидела бархатный костюмчик, — продолжала тараторить Леля, — который ты мне привезла, я расстроилась. В нем бы я, конечно, на сцене выглядела лучше.
— Ничего, — возразила Василиса, — то креповое ретро сейчас опять в моде. Правда, Надь?
— Конечно, снова в моде. А костюмчик ты наденешь в Дом кино, бабушка сказала, что тебя пригласили рассказать о Каннах.
— Да, — с гордостью заявляет Леля и кричит: — Из-за вас блин сгорел.
— Не расстраивайтесь, я люблю подгорелые, — утешает ее Максим.
— Василиса, а на свадьбу можно надеть черное, как считаешь?
— Леля, ведь не ты же невеста! — Бабушка Василиса улыбается.
— Мы тебе с Максимом подарим к свадьбе тоже светлое, наподобие моего. Правда, Максим?
— Только недорогое, — сразу же согласилась Леля.
— Нет, ты же знаешь, Макс на вещевом складе работал, там стоков столько — даром отдают!
— А вещи новые?
— Конечно.
— Тогда я согласна. Я же буду свидетельницей со стороны невесты, — ловко оправдываясь за то, что выпросила новое платье, говорит Леля.
— Главное, чтобы папа ко дню свадьбы поправился.
— Ему ходить уже разрешили? — Василиса смотрит пытливо.
— Разрешили. Только дома у него покоя нет. Лучше бы его в больнице подержали. Ему всех детей подкинули. Мама с ними занимается.
— Как же Оля справляется? Раньше, помнится, она от одной тебя на работу сбежала. — Бабушка качает головой.
— Нет, бабуль, теперь она всех папиных детей обожает и жалеет.
— А Юлька-шалава куда подалась? — Леля намазала последний блин маслом и с осуждением воскликнула: — Как можно от детей отказаться!
— Она не отказалась, она просто их оставила мужу. Ей папа все равно бы Машку не отдал.
— А Вовика? Он вообще ребенок не Виктора. — Лелька продолжала возмущаться.
— Все дети Божьи, — поучительно произнесла Василиса.
— Он уже к Машке и Татьяне привык. Ему от них сейчас тяжело оторваться. Я маме в помощницы одну девчонку нашла. Девчонка детдомовская, но…
— Господи, ну зачем им детдомовская, обворует ведь! — Лелька строго посмотрела на меня.
— Нет. — Я улыбнулась. — Три года в Америке проработала. — Ухаживала…
