Валя недоверчиво скривился:
– До сих пор я думал, что если хочешь жить на честно заработанное, то твердо должен знать: в России на честно заработанное похороны себе не обеспечишь. Неужели твоим искусством прельстились нувориши?
– Можно и так сказать.
– Ладно, сочтемся.
– А то!
К ним подошел ударник из ансамбля:
– Привет, летучий голландец!
– Здорово патриотам джаза, – пожал руку Лесков.
– Герасим, – ловеласовским взглядом представился он девушке.
– Евгения, – передразнила она.
– Валечка, объясни мне, недоумку, – приложил руку к сердцу Гера, – как это наш скромняга-меланхолик-художник познакомился с такой феей?
– Это, Герочка, любовь! – объяснил слепой. – А у любви, как известно, нет ни определения, ни здравого смысла. Она сама по себе смысл. Правда, Женя?
Девушка пожала плечами:
– Я не разбираюсь в философии…
– Философия? Плюньте на это! Наука. Религия. Догмы. Статика! Чем земнее, тем лучше. И вообще никому не верьте. Ни кодексу, ни оракулу. Если хотите что-то знать – спросите у себя. Если не знаете, что себе ответить, значит вообще задумываться не стоит.
– Этот человек, – указал Гера на Вальку, – терпеть не может посторонние силы.
– Я терпеть не могу их слишком частую мнимость!..
– Ага, а сам при этом – ужасный мистик и мистификатор!
– Точно, – подтвердил Евгений.
– Ты вообще молчи, фантом-барабашка! Пропадаешь месяцами, черт знает где, а потом появляешься с ворохом башлей за пазухой и красоткой под ручку! Где вы нашли, Женя, этого обалдуя?
– В Мойке, – ответила девушка.
– Докатился!
– Система довела… – начал оправдываться Лесков.
– Ты, брат, на систему-то все не вали! Знаем мы твою «систему»!
Художник помрачнел.
– Приходила? – спросил он.
Гера глянул на Женю:
– Приходила. Два раза. Второй раз на такси еле домой увезли: так набралась.
– Это уже не мои проблемы.
– Точно. Но ты бы сказал ей все, что думаешь: она себя виноватой считает.
– Через милицию меня искала?
– Нет.
Евгений ухмыльнулся:
– Значит, все в порядке. И деньги на выпивку есть.
– Ее в должности повысили.
– Тем более, – Лесков перехватил настороженный взгляд девушки. – Извини, Женя.
Она покачала головой. Гера, чтобы разрядить ситуацию, подсел к ней:
– Так вы на Мойке спасателем работаете?
– Женя – танцовщица, – ответил за нее Лесков.
– Когда я говорю, что человек музыкален – мне надо верить! – самодовольно заметил Валька. – Жаль. Танец я увидеть не могу. Скажите, прелестная, хоть что вы танцуете?
– Это было очень давно. Сейчас – только для себя, – на низах ответила Женя. – Раньше случались вводы в «Лебединое…», «Баядерку», я увлекалась придумками: делала соло «Русский танец» Чайковского, хореографические композиции на темы симфоний Малера, потом пробовала и современную музыку. Но все ушло в песок…
Гера кашлянул, сообразив, что есть нечто, о чем знать не следует. А Валя неожиданно заявил:
– Вам не надо забывать о танце, Женя.
– Я многое растратила понапрасну.
– И многое приобрели. Я же слышу – вы тонкая натура. А чем тоньше натура, тем дольше элементарные вещи до нее доходят. Поэтому мой совет – вспомните своего Малера. Он прозвучит по-новому. А еще… – слепой обратился к ударнику: – Дружок, там в сумке кассета лежит, «сонька» в девяносто минут. Принеси, пожалуйста.
Гера недовольно поворчал и отправился, куда послали.
– А еще, – продолжал Валька, – можно будет и из этого что-нибудь сделать. Слушали «Доорз»? Нет? Вам понравится. Свобода для импровизации в любом состоянии духа.
– Спасибо, Валя. А играть сегодня вы еще будете?
– Для вас. Разумеется, – он повернулся к Лескову: – Ты хочешь что-то сказать?
– Маленькая просьба.
– Выносите на повестку дня. Обсудим.
– Не мог бы ты на одну ночь?..
– Переночевать у Герки? Легко. Только ведь соседка у меня прежуткая, ты ж знаешь, – Валя достал из кармана ключи и безошибочно положил в открытую ладонь Евгения.
Явился Герасим с аудиокассетой.
– Нынче, родной, я у тебя ночую, – порадовал его слепой.
Ударник растерялся:
– Вообще-то, как раз нынче я не один.
– Я в наушниках спать буду.
– Деспот, – пожаловался Гера девушке.
– Ладно, баста! – поднялся Валька. – Обед закончен. Работаем.
– Но ты ж не ел ни хрена!
– Еще скажи не пил! Дундук. У тебя поужинаем. Работаем!
Музыканты ушли, Гера при этом раза два оборачивался и разводил руками.
Женя прижалась к плечу Лескова:
– Значит, ты у меня и вправду чудотворец. А я думала, что отношусь к тебе необъективно.
– Ты о чем? – не понял художник.
– О твоих картинах. Их видят слепые!
– Если верить Вальке.
– Цветом чистого света!
– Да. Я хотел показать тебе две, последние из оставшихся в живых – позвонил в «Наследие», а их уже купили. Представляешь – обе, и один человек. Некий англичанин, мистер Хоуп. Просили приехать за деньгами, а еще сказали: он спрашивал обо мне. Но они адресов не дают. Этот Хоуп оставил визитку. Забавно.
– Ничего. Я увижу много твоих картин. Обязательно, – Женя вдруг вышла из своего задумчивого состояния и повеселела. – Представляешь, как должен светиться дом Грека в Песках!
– Уже не Грека – твой.
– Ох, Женька, Женька! – утешая, девушка погладила его голову. – Ты ужасный бука!
С эстрады поплыли минорные переливы серебряных струн. Смятенная виолончель придала теме траурный надрыв, флейта хрустальным звуком отнесла ее к небесам, а металлические мягкие щеточки в руках Геры живым вычурным ритмом направляли, указывали единственный, верный путь, не давая заблудиться в загадочном мире слепого музыканта. Может, и не было голоса… может, и не было слов:
Счастье ты мое горькое,
Горе ты мое сладкое,
Чудушко бесконечное,
Тайнушка необъятная:
Тихая трава – жгучая,
Шумная листва – сонная…
Буря ты моя нежная,
Полночь ты моя светлая,
Люба снов моих бережных,
Роскошь дней моих скромная,
Жемчугом, слезой радужной
Грезишься и колдуешься…
От высоких гор голос твой,
Из глубоких недр сердца жар…
Долго ты мое краткое,
Мало ты мое вечное…
…Что такое успокоиться?
Это память перебесится,
Это кубики построятся,
Это, видимо, повеситься…
Замечательная игра – испорченный телефон. Играется так. Соседке Вальки-Гомера – морально устаревшей деве – мерещатся непристойные звуки за стенкой… Далее. Она звонит дежурному милиции, дескать, сосед ее – весьма сомнительный молодой человек – приютил развратную парочку (или тайно сдает квартиру, что хуже – не ясно). Дежурный – не будь дураком – расспрашивает ее о том, как выглядит эта парочка, сравнивает описание с имеющимися у него фотографиями и футболит на всякий случай по другому номеру, где четыре невзрачных типа разминаются в преферанс. Один из них, перенимая эстафету, обязуется проверить информацию. Опять-таки берет трубочку и звонит на ту же самую квартиру. Недоброжелательная соседка зовет к телефону Евгения. Художник отвечает, что Гомера нет дома, а сам он – друг и находится тут в гостях, на элементарный вопрос: «Женя! Лесков! Ты, что ли?» – отвечает: «Я…» – слышит: «Давно не виделись, старина! Ну ладно, извини. Некогда». После тот же невзрачный тип сообщает следопыту Сергею о сложившейся версии…
