по тому, как легко ей удалось прочесть мои эмоции при разговоре об Алисе, Бобби может с такой же легкостью распознать, что я испытываю к Юле. Она ходячий детектор лжи.
— Она очень порядочная, добрая и отзывчивая девушка, — буквально принуждаю себя замолкнуть, думая, что этих эпитетов Бобби хватит для составления портрета. На самом же деле я могу говорить о Юле бесконечно.
— Она красивая?
Мешкаю. У меня такое мерзкое ощущение, будто я изменяю ей прямо в данную секунду, а она подглядывает за мной.
— Более чем.
— Но ты не рассматриваешь ее как девушку?
— Бобби? Что за дурацкие расспросы? Откуда это в тебе? — посмеиваюсь я натужно.
Бобби склоняет голову набок и с прищуром всматривается в экран, словно уже поняла, что мне есть что скрывать от нее.
— Нет, какой бы красивой Юля ни была, она не в твоем вкусе, — в итоге произносит, убеждая то ли себя, то ли меня. — У тебя глаза не горят, когда ты думаешь о ней.
Мысленно выдыхаю.
— Ты как всегда права. Ты же знаешь, кто в моем вкусе.
— Знаю, милый. Поэтому абсолютно спокойно отношусь к тому, что в доме, который ты построил специально для нас, ночует посторонняя женщина. Ты еще никогда меня не подводил. Я целиком и полностью тебе доверяю.
Внезапно кошки начинают скрести острыми когтями по душе, раздирая ее в клочья. Осуждение душит меня изнутри.
А потом снизу раздается хлопок двери и до меня доносится надрывный плач.
Алиса!
— Извини, мне пора! Позже еще созвонимся!
Я быстро разрываю звонок, несмотря на то что Бобби хотела еще что-то сказать, и срываюсь вниз, перепрыгивая сразу через несколько ступенек подряд.
Оказавшись в гостиной, я наблюдаю неприятнейшую сцену. Отец впопыхах залетает в дом вслед за Алисой. Он пытается дозваться ее, а она стремительно проносится мимо меня подобно стрелы, выпущенной из арбалета. Косички, которые ей заплела Октавия перед уходом, теперь растрепаны. Лицо все красное и в слезах.
Не обратив на меня внимание, девчушка бежит вверх по лестнице. Я нам миг замираю в оцепенении, чувствуя, как внутренности заметались в преддверии паники. Не моей, а Юлиной.
Я не могу отпустить Алису в таком виде к ней. Она же с меня три шкуры сдерет. Не доверит мне больше Лисичку.
Опомнившись, я пускаюсь галопом по лестнице. На последней ступеньке догоняю Алису, поймав ее за ручку. На корточки опускаюсь и вглядываюсь в припухшее личико, покрывшееся красными пятнышками.
— Что произошло? Кто тебя обидел? — спрашиваю, заранее зная ответ, но мало ли.
— Вот он! Он меня обидел, — скривив губки, она показывает пальцем вниз, судорожно всхлипывает, задыхается от плача.
Оглядываюсь. У подножия лестницы стоит отец. Руками в стороны разводит, корчит из себя безвинного человека.
Это же надо было так облажаться! Ничего ему доверить нельзя! А Октавия? Куда она смотрела? Или она с ним заодно?
Смерив отца укоризненным взглядом, я стираю слезные дорожки со щёк Алисы, но на месте стертых слез появляются новые. Подхватываю ее на руки, она вжимается в меня и носиком зарывается в моей шее. Ищет во мне свое спасение от нерадивого старика. Я кладу ладонь на ее спинку, а она вибрирует от приступа плача.
Бедная, да у нее самая настоящая истерика.
— Чем он тебя обидел, солнышко? Расскажи мне.
Хлюпнув носом, она начинает ещё больше кукситься. Выглядывает из-за моего плеча осторожно. Исподлобья смотрит на моего отца, совершенно не скрывая злости, а затем снова скрывается за мной.
Да уж...
Отец нажил себе еще одного врага, только теперь в лице пятилетней девочки.
— Он вырвал мне волосики. Больно было. Он плохой дедушка!
Да чтоб он провалился, старый хрен!
— Ничего, малышка, это все поправимо, — заверяю, пригладив торчащие на макушке волоски. — У тебя отрастут новые волосики, а дедушку мы отправим на перевоспитание. Он больше так не будет. Никогда-никогда, — шепчу я ей на ушко.
— Тогда пусть он больше не водит меня по больницам! — грозит она отцу пальчиком. — Я не хочу, я их боюсь!
Мои глаза на лоб лезут.
Я вновь оглядываюсь на отца. На мой немой вопрос тот негодующе качает головой и опускает взгляд в ноги.
— Вы были в больнице? — требовательно я спрашиваю у него, а в ответ не слышу ничего, кроме вздоха. Возвращаю взгляд на Алису, бегло осматриваю ее со всех сторон. — Что-то случилось? Ты поранилась? Где?
— Нет, ничего не ранила, но я долго ждала. Ждала и ждала. Я просила его отвезти меня к маме, но он не захотел.
В коридоре тем временем появляется переполошенная Юля. Вид враждебный. Глаза бешеные оглядывают сначала меня, затем переключаются на отца. И если бы взглядом можно было убивать, мы бы в секунду слегли с отцом замертво.
Вне всяких сомнений она порвет меня на ошметки. Она готова всех на лоскуты порвать, кто посмел обидеть ее дочь. Я с ней солидарен.
— Алиса, девочка моя, иди ко мне, — расставляет она свои руки, чтобы впустить в них свое сокровище и укрыть от всех.
Я опускаю Алису на ступеньку.
— Беги к маме, а я сейчас проучу дедушку, подправлю ему противный хохотальник.
Девчушка бросается на Юлю и крепко цепляется за нее. Положив голову на ее плечо, Алиса сразу же перестает плакать.
Вот что значит мать. Только в руках матери ребенок может почувствовать себя в безопасности.
Утешив Алису парочкой ласковых слов, Юля вперяется в меня ненавистным взглядом. Заживо готова им спалить меня и отца. Ей есть что сказать. Однако она предпочитает оставить все слова при себе и вернуться с Алисой в спальню.
Расслышав хлопок двери, я убираю сжатые кулаки в карманы, дабы не наброситься с ними на отца. Целенаправленно спускаюсь к нему, подвергаясь неконтролируемому гневу.
— Что? Волосы? Больница? Какого черта? Что ты о себе возомнил? Это же маленький ребенок! — рявкаю я, едва ли не плюясь.
Состроив бесхитростное выражение лица, отец вынимает из внутреннего кармана пиджака листок, сложенный вдвое, и сует его мне в нос.
— Что это? — кошусь на бумажку, не решаясь взять ее.
— Этот документ гласит о том, что совсем скоро ты откроешься для меня с другой стороны, — ехидно он проговаривает, облокачиваясь на стену.
Я вырываю из его рук бумажку, мельком пробегаюсь по тексту. В порыве гнева сминаю ее и пуляю комок прямо ему в рожу, а тот даже не попытался увернуться.
—
