— А теперь четко и по делу, Марин. За что ты злишься на меня и маму? У тебя сестра родилась, а ты ни разу на нее не посмотрела. Я бы еще понял, если бы ты одна была в семье. Такие дети бывают эгоистами и наивно думают, что родители могут любить своих детей по-разному. Но у тебя же есть брат, и ты прекрасно знаешь, что… — на этих словах я задохнулся, потому что Маришка повернулась ко мне заплаканная, все ресницы и щеки мокрые. У меня сразу пропали и слова, и запал. Никогда не мог выносить ее слез. Чувствовал себя беспомощным и виноватым. Значит, сделал что-то не то и не так, раз дочь плачет.
— Маришка, ты чего? — потянулся и сжал ее ладони. — Может, тебя кто обидел? Не дай бог мальчик, ты только скажи. Я ему кишки на голову накручу, — зло выдохнул, ощущая, как печет в груди.
Дочь лишь тряхнула головой и зарыдала в голос.
Я тут же потянулся через сиденье, обнимая ее и прижимая к своей груди.
— Принцесса, ну ты чего? Хочешь оранжевые волосы — так мы смирились… — Дочь всхлипнула и опять затрясла головой. — Тогда я не понимаю. Ну не ревнуешь же ты? У вас же с Сашкой такие теплые отношения. Я на вас смотрю и завидую, вы друг за друга стеной. У меня никогда так не было с Артемом. — На последней фразе Марина заревела еще сильнее и, всхлипывая, протянула: «Па-пу-ля…»
В голову закралось нехорошее предчувствие, прямо-таки кольнуло. Сердце тут же отмело этот вариант, только вот тупая боль поселилась в нем теперь словно навечно.
— Морковочка, ты же знаешь, что я тебя очень люблю.
— Да…
— Так же сильно, как и брата. Он так и вообще думает, что тебя сильнее.
— Просто ты с ним более строг, — всхлипнула она.
— Но? Так же ведь?
— Да.
— Тогда в чем проблема, родная?
— Вот в этом! — Марина застучала по мне кулачками, тогда как я начал прижимать ее к себе еще крепче, гладя по сухим сожженным волосам. — Я тебе неродная! Неродная! — прорвало ее все же, а я был готов убить единственного человека, который мог ей об этом сообщить. — А она родная! Саша мальчик. Папы всегда любят больше дочерей. А Дарина… Она тебе родная! Родная! Не то что я! Зачем я тебе теперь? Я вон даже маме теперь не нужна! Она мне последний раз три дня назад звонила.
— Ну все. Выкидывай глупости. А то я решу, что ты меня специально хочешь обидеть. Нет, я, конечно, всегда знал, что ты больше в маму: тоже сначала делаешь, а потом думаешь из-за своей импульсивности.
Дочь притихла в один момент. Видимо, совершенно не ожидала подобной реакции от меня.
— О чем ты? — шепнула она, отодвинувшись. Я ее отпустил, лишь щелкнул по носу. Любимая привычка.
— О том, что ты говоришь. Я понимаю, ты еще совсем маленькая, подросток, и на тебя нельзя обижаться. Но вот эта вся твоя истерика, Марин, очень меня задела. Что значит неродная? То есть и я для тебя неродной? Так получается?
Морковочка сильнее захлопала ресницами, слезы отступили, а я понял, что все же выбрал правильную тактику.
— Нет, конечно, ты же мой папа. Самый любимый.
— Ах, еще и самый любимый? — фыркнул я. — Словно у тебя есть другой. — Пожал плечами. — Или есть?
— Нет, мне не нужен другой папа, но Артем… Он… Он...
— Он еще получит, будь уверена. И так почти нищий уже, но не бери это в голову… Как бы ни было, но я тебе скажу то же, что и твоей маме однажды. Слов про то, что ты не моя, я не потерплю. Ты для меня самая родная. Такая же, как Саша и Дарина. А все эти твои предположения только обижают меня. Я-то надеялся, что ты любишь меня так же.
— Конечно же, люблю, папочка.
— Вот тогда и выкинь из головы все эти сомнения. Я понимаю, что это не так-то просто. Такое не возьмешь и не забудешь. Будь моя воля, ты бы никогда об этом не узнала. Подожди, Морковочка, не перебивай. Я воспитывал тебя с семи месяцев. Пятнадцать лет я был твоим отцом и собираюсь оставаться таковым до самой смерти, а тут ты заявляешь мне, что неродная? Нет уж. Так дело не пойдет. И ты очень заблуждаешься, если думаешь, что с появлением Дарины я буду любить тебя меньше. Такое просто невозможно. И, в общем-то, у меня нет для тебя никаких доказательств, кроме моего слова. Твое решение — верить или нет. Но вот глупостями себя не накручивай. Хорошо? — Она кивнула, закусив ноготь большого пальца. — И каждый раз, когда в твою голову придут сомнения по этому поводу, вспомни сама, кого ты считаешь родным отцом, меня или Артема.
Марина вздернула нос и фыркнула, сразу стало понятно, что она думает по этому поводу.
— Вот и прекрасно, тогда тебе осталось еще и запомнить в обратном порядке.
— Спасибо, — шепнула Марина и порывисто меня обняла, обхватив за шею.
Я не стал говорить ей, что ее спасибо меня тоже покоробило. Не говорят же за такое спасибо. Но я еще оторвусь на Артеме. Мало ему того, что я устроил четырнадцать лет назад. Видимо, оклемался и решил опять жопой своей рискнуть. Окончательно пущу по миру. Тогда поймет точно. А если нет, то это его проблемы.
Сегодня нужно было встретить Олесю и никоим образом ей не показать, что с Мариной у нас состоялся неприятный разговор. Олесе и без того плохо. Потому она и не звонила в последние дни не только Марине, но и вообще всем. Ей было некогда. Дарина получилась очень капризной и никак не брала мамину грудь, только бутылочку. Это стало для Олеси настоящим ударом. Она так надеялась отыграться на третьем ребенке, который тоже родился в ноябре, как и Мариша с Сашей, и кормить его до последнего… И вот, неделя жизни, а Дарине мамино молоко не по вкусу. Проблема.
Перед входом в палату я еще раз обнял дочь и поцеловал ее в макушку.
— Никогда, никогда я не стану тебя меньше любить.
— И я тебя, пап. Я тебя тоже очень люблю.
А после этого Марина все же забежала к матери в палату и наконец-то познакомилась со своей младшей сестрой.
На улице нас встречали мама и Саша. Парню позавчера исполнилось всего четырнадцать, но еще полгода — и он догонит в росте меня. За ним уже толпой бегали одноклассницы, обрывая ему телефон звонками и мессенджеры сообщениями, и даже очки для зрения, ставшие его постоянными спутниками, никого из поклонниц не отпугивали. Он носил их с года. Врачи так и не дали точной причины испортившегося зрения, но многие склонялись к тому, что это было последствием родовой травмы. Что ж, как бы оно ни было, но это оказалось единственной его проблемой со здоровьем. Не самый худший вариант. Да и операцию можно будет сделать в восемнадцать — если Саша захочет, конечно же. Потому что он привык к разнообразным очкам, как ко второй коже. И сдается мне, что даже на них научился цеплять девчонок.
Когда я подошел к машине с конвертом на руках, сын совсем по-мужски хлопнул меня по плечу и тут же забрал сестру на руки. Правильно, пусть заботится.
— Пап, — уже по дороге домой меня окликнула Марина. Она все так же сидела на переднем сиденье. — Знаешь, о чем мы подумали с Сашкой?..
— Ммм?
Саша усмехнулся, мама со вниманием посмотрела на Марину, а Олеся напрягалась, словно что-то предчувствуя.
— Ну вот, смотри: у меня день рождения двадцатого, — я кивнул, — у тебя двадцать третьего, — да, в ноябре Марина каждый год разоряется на подарках, — у Дарины двадцать первого, у Саши двадцать четвертого.
— И?
— Ну так двадцать второго-то дырка. Вам нужно с мамой стараться опять, — сказала она на полном серьезе и тут же захохотала. За ней послышался смех мамы и Саши, а Олеся точно так же, как и все, задыхаясь от смеха, беззлобно выкрикнула:
— Предатели!
Машина взорвалась ещё более дружным приступом хохота. И никто тогда и предположить не мог, что шесть лет спустя именно двадцать второго ноября в нашей семье все-таки будет масштабное пополнение. У меня появятся сразу два внука.
С разницей в два часа родятся два здоровых пацана. У Марины и у жены Саши — восемнадцатилетней Кати Скольниковой, дочери Карины.
Кто-то скажет, что таких совпадений не бывает. На что я отвечу, что ещё и не такое в нашей жизни случается. Мне ли не знать? Однажды я прошел целую проверку на отцовство и стал самым лучшим папой для своей же племянницы.
