Ксю грустно усмехается:
— Ник предлагал нам стать семьей. Много раз. Но это невозможно. Мы слишком никчемные, и… между нами всегда будет стоять Сорока.
* * *
51
Жестокие и бессмысленные слова режут по живому. Ксю ерзает на неудобной табуретке, сметает несуществующие крошки и съеживается, будто ожидая удара. Я все еще помню ее юной, но… одновременно вижу в ней свое возможное будущее — растерянность, бессилие, сожаления и сотни вопросов без ответов.
То, что приключилось между ней и Ником — любовь. Другая — сквозь боль утраты, скорбь, вину и раскаяние, — но тоже сильная и настоящая. Ксю нужно признаться в этом самой себе, и тогда Сорока уйдет с миром!
— Ты любишь его? — Мой вопрос застает девушку врасплох, но я наступаю: — Ты ведь любишь Ника!
— О чем ты? — Ее губы кривятся. На контрасте с бесстрашием и искренностью, когда-то присущими ей, зрелище кажется мерзким — та, что в юности рисковала собой, спасая попавшего в беду котенка, сейчас с легкостью и упорством маньяка калечит жизни двоих людей, оправдывая свои заблуждения памятью о погибшем парне, который не желал ей такой участи.
«…Если чувак до сих пор не отказался от тебя, это что-то да значит, а? Не кивай на раны, не прикрывайся ими. Не решай за других… Я сочувствую тому чуваку, он — настоящий герой. Вот я бы никогда не влюбился в тебя. Не потому, что ты ходишь с палочкой. Просто ты не хочешь, чтобы тебя любили…» — фраза Сороки, наполненная горечью и презрением, выносит мозг.
Ксю… Никогда бы не подумала, что эта беззаботная красавица с упоением разрушает себя.
— Какая теперь разница? — мямлит она. — Это просто было, и все. Я не имею права сожалеть о случившемся, ведь появился Костик.
— Но ты сожалеешь? — уточняю осторожно, и Ксю взвивается:
— Сорока умер из-за меня. Я каждую секунду проживаю, осознавая это. И моя совесть нечиста! Даже ты осудила нас, узнав правду.
Я стараюсь сохранить спокойствие и подаюсь вперед:
— А как твой сын относится к Нику?
— Слово «папа» не сходит с его языка… Ох. Вот только посмей рассказать об этом своему дружку! — Ксю тянется к сигаретам, но я перехватываю пачку и проворно засовываю ее в карман толстовки.
— Единственное светлое пятно в жизни Ника — это вы. Он живет только ради вас! — выпаливаю я и попадаюсь на крючок цепкого, полного ярости взгляда.
— Что вас связывает? Откуда тебе известны такие подробности? Ник не мог рассказать…
— Он и не говорил. Я сама все поняла! Твоя любовь вытащила Ника со дна! Спаси его еще раз. И себя заодно! — умоляю я, но Ксю прерывает мою тираду.
— Прекрати! Я даже в глаза ему посмотреть не могу!
— Так сделай это. Ты все в них прочитаешь! Разве не ты убеждала меня в необходимости вторых шансов?
Ксю резко отодвигает пиалу, нервно приглаживает волосы и озирается по сторонам с явным намерением уйти. Доверие и хрупкая дружба, возникшие между нами, к чертям рушатся, и я в отчаянии выпаливаю:
— Ты хорошо помнишь Миху?!
Она замирает и прищуривается, собираясь с мыслями, но я не позволяю прервать мою речь.
— Миха бы не оценил и не принял твоей жертвы. Он не хотел, чтобы по нему так страдали. Он не нуждался в этом. «Горько осознавать, что ничего, кроме сожалений, ты не вызываешь. Еще хреновей, если ты не оставил после себя ничего, кроме них!» — цитирую я Сороку. — Не оскорбляй его своей жалостью, Ксю. Хватит.
— Ты что городишь? Ник там совсем с дуба рухнул? — Она вновь порывается встать, и я ору:
— Ник здесь ни при чем! — Тишина пощелкивает в ушах, тошнота скручивает желудок. — Это он послал меня к тебе!
— Кто «он»? — шепчет Ксю, на ее щеках проступают красные пятна.
— Сорока.
Кровь вмиг отливает от фарфорового лица.
— Ты издеваешься??? — шипит Ксю в беззвучной истерике. — Сорока? Где??? Где он???
— Пятнадцать лет назад его похоронили на родине бабушки, в трехстах километрах отсюда… — начинаю повествование, и она в ужасе пялится на меня:
— Но ты его видела?
— Я сама была одной ногой в могиле. Уехала из города в глушь, хотела умереть. Он помешал… Он являлся, когда я бродила за околицей в ясные дни и вечера, но держался поодаль. Я не понимала, что он не живой. Мы просто разговаривали о многом… как друзья. — Погружаюсь в теплые воспоминания, но скулу обжигает оплеуха, в черепе разражается звон и дребезжание, привкус крови горчит во рту.
— Ты хоть понимаешь, насколько это низко?.. — Ксю прячет руку под стол, словно совершила что-то непозволительное, и ее голос срывается.
— Белая футболка и драные джинсы. Светлая челка и синие глаза. — Я потираю пульсирующий ушиб и улыбаюсь сквозь слезы. — Красивая улыбка. Мудрость и спокойствие человека, сумевшего постичь суть вещей и явлений. Все его разговоры были лишь о тебе, Ксю. Сорока, он… не осознает, что прошли годы, он вне времени. Он лишь хочет, чтобы твои разноцветные волосы развевались, чтобы ты вплетала в них колокольчики и смеялась так же, как в день вашего знакомства. Чтобы была самым счастливым человеком на земле, и все твои мечты сбылись!
Ксю дрожит как под порывом ледяного ветра. Беззащитная, потерянная, слабая… моя Ксю…
Тишина взрывается оглушающим писком, и воспоминания Сороки вытесняют меня из собственного тела.
Я столько всего не успел ей сказать. Столько всего не успел сделать. Я оставил ее одну… Я…
Сверху падает черная портьера душной майской ночи, наполненной пьяным запахом черемух и сирени… и я выкрикиваю, воспринимая лишь отголоски чужих интонаций:
— Поклянись, что не закроешь душу. Если по какой-то причине я не смогу быть с тобой рядом, ты… не теряй смысла. Люби. А я всегда буду желать тебе счастья!
Образы исчезают, оставляя меня в кромешной темноте сырого колодца — без опоры под ногами, без зрения, без имени, без собственного я… Отчаяние, одиночество, страх, ужас, боль раздирают на части, лишая возможности выбраться. Но спустя вечность в люке над головой зарождается робкое мерцание — оно нарастает, заливает все вокруг ярким слепящим светом, и я вздрагиваю, обнаружив себя за родным кухонным столом. Зеленые глаза, опухшие от слез, устало смотрят на меня.
— Ник не настолько осведомлен, ведь так? — отдышавшись, хриплю я, стираю со лба липкий пот, глотаю остывший кофе, и он кажется мне напитком богов. — Помнишь, ты несла ему котенка и представляла, как этот мальчик обрадуется питомцу? Ты без колебаний выбрала Ника ему в хозяева, потому что доверяла и не сомневалась — он не обидит, позаботится, полюбит. Вы всегда были на одной волне. Если бы он не ушел в сторону, Сорока бы не встал между вами! Он бы никогда не встал между вами!
Ксю сжимает кулаки, до синяков впиваясь ногтями в ладони, медленно поднимается и, пошатываясь, идет в прихожую. Трясу головой, хватаю трость и подрываюсь следом.
— Сорока очень мучится, Ксю. Он не может упокоиться, пока ты несчастна. Отпусти его. Пересмотри свою жизнь. Вспомни, кем ты можешь быть и дай Нику шанс. Понимаю, звучит дико, но… Просто поверь мне!
Она снимает с крючка пиджак, оборачивается и без всяких эмоций произносит:
— Я была у Сороки в конце мая. Там только крест. Трава и птицы. И тишина. Во что я должна поверить?
— Ты не можешь его увидеть!.. — Осознав, какой бред несу, я замолкаю.
— Влада, не приходи, — задыхается Ксю. — Больше не приходи в кофейню.
Хлопает дверь, квартира погружается в безмолвие. Без сил сползаю на пол и разглядываю серый потолок. Гул холодильника перекрывает звуки клаксонов и городской шум, влетающий в открытую форточку, долгий день близится к закату.
Но тяжкий груз больше не давит на плечи — стал невесомым и упорхнул, словно шарик с гелием. Мышцы расслабляются, губы расплываются в улыбке… Смех вперемешку с рыданиями вырывается из горла.
Прислоняюсь к прохладной стене, достаю из кармана телефон и, порывшись в папках, отправляю Ксю послание, вычерченное на кирпичах.
