я медсестру, доставая айфон из кармашка. К счастью, батарея еще не сдохла. Я ткнула в иконку мессенджера, чтобы проверить рабочие чаты, но залипла совсем на другом сообщении. Боже мой! Он правда мне пишет…
«Привет. Как ты, малыш?»
«Теперь точно хорошо», — настрочила в ответ, мочками ушей чувствуя расползшиеся в неприлично широкой улыбке губы. И тут же, не удержавшись, добавила: «Когда ты приедешь?».
Я ведь могла спросить? Теперь могла, правда? Он сам дал мне на это право. Если я все верно поняла.
«Где-то через час. Норм?»
«Конечно!» — отправила я и вдогонку накидала не меньше двух десятков сердечек самых разных мастей. По-детски, да, кто ж спорит. Но в онлайне я только так могла выразить свои чувства.
«Нам нужно будет поговорить».
Рука рефлекторно отдернулась от телефона и сжалась в кулак. Сердце тревожно разогналось. Я смотрела на погасший экран, чувствуя, как на коже выступает холодной испариной накативший, как цунами, ужас.
Экран мигнул.
«Почему ты молчишь?»
С трудом попадая пальцами по кнопкам, я набрала: «Мне страшно» и, снова отложив телефон, обхватила коленки. Если честно, эти слова не передавали и сотой доли того бесконечного ужаса, который я испытывала на самом деле. А он внутри засел, тек вместо крови по венам, расцветал метастазами в каждой клеточке тела. Как будто там, по ту сторону связи, меня ждала смерть.
«Это просто разговор. Он никак не изменит того, что я чувствую».
Но… Есть же какое-то «но», правда? Иначе моя интуиция вряд ли бы так громко вопила…
«Хорошо».
Стоило отправить сообщение Артуру, как телефон опять зазвонил. Мама! Господи, я ведь совершенно забыла о них с отцом, а они, должно быть, с ума сходили от беспокойства, пока я тут отсыпалась. А Даночка? Она наверняка ведь тоже переживала! Но, как оказалось, я волновалась зря. Артур еще вчера обо всем позаботился, отчитавшись и родителям, и Романовой о моем самочувствии и пообещав им за мной присматривать.
— Какой молодец, — прошептала я.
— Да, никто ж и не спорит, но… Малыш, ты же помнишь, да, что он женится? — осторожно напомнила мама аккурат в тот момент, когда дверь в палату открылась, являя моему взгляду… Катю. Сердце запнулось и понеслось, кровь с такой скоростью отхлынула от головы, что перед глазами все закружилось.
— Мам, тут ко мне пришли. Я перезвоню!
Голос позорно дрожал. Надо было как-то брать себя в руки. Потому что я и так выглядела хуже некуда — в сорочке с чужого плеча и с колтуном на голове. Страшный сон — встретиться с соперницей в таком виде.
— Доброе утро, Есения.
— Доброе. Чему обязана? Артур в курсе, что вы здесь?
Вряд ли его «Нам нужно будет поговорить» означало разговор с Катей, ведь правда? Не тот он человек, который стал бы прятаться у женщины под юбкой. Тогда, выходит, этот визит — ее же инициатива?
— Нет, — как будто удивилась она, — зачем его волновать лишний раз? Думаю, мы и сами со всем разберемся.
— С чем, например?
— С правилами игры.
— Я не играю в игры.
— Правда? А мне показалось, вы только этим и занимаетесь — играете судьбами людей. — Рыжуля с интересом осмотрелась по сторонам. Застыла взглядом на типовой картине, висящей на противоположной от кровати стене. Никакой художественной ценности она, конечно же, не представляла. Но Катя пялилась на нее и молчала.
— Катя, чего вы от меня хотите?
— Я хочу, чтобы вы оставили в покое нашу семью.
— Нет у вас семьи.
— Это пока. Но через шесть дней мы поженимся, — я скептически скривила губы, на что Катя лишь уверенно улыбнулась, вышибая этой самой уверенностью почву у меня из-под ног. — Даже не сомневайтесь, поженимся. А еще через семь месяцев я рожу Артуру сына. — Наступившую тишину прошил странный булькающий звук, вырвавшийся из моего горла. Катя вскинула брови: — Как? Он разве не сказал, что я в положении?
Нет. Но он сказал, что нам нужно будет поговорить. Выходит, Вершинин хотел поговорить об этом? О том, что он… у него… будет ребенок? Господи.
— Нам было не до разговоров, если честно, — задушенно шепчу я и отворачиваюсь — смотреть на эту женщину не было сил. Стоило представить, что он был с ней, ласкал, кончал в нее, отдавая то, что только мне должно было принадлежать, такая боль охватывала… Лютая, почти невыносимая на фоне страха, что наше счастье вот-вот прервется. Ведь хороший мужик Вершинин и правда одумается, отступит, и в этом случае так будет, мать его, правильно. Так правильно, что я даже ничего не смогу ему возразить. И потребовать ничего не смогу тоже… Потому что настоящая любовь не про это, знаете? Настоящая любовь не про «дай-дай-дай: мне — себя, свое время, свое внимание». Настоящая любовь — это когда конченый скряга вынимает последнее из карманов и отдает просто так. Настоящая любовь — это про свободу… даже от себя, если так для него будет лучше.
— Значит, он вам все расскажет со дня на день. Артур не из тех, кто будет что-то за спиной делать.
— Вы хорошо его знаете, — заметила я.
— Мы были вместе два года до тебя и несколько месяцев после. Это я зализывала раны, которые ты нанесла, — резко перешла на ты Катя. — И знаешь… Я даже с пониманием отнеслась, когда он к тебе ушел в первый раз. Ну, мало ли, думала, может, там и впрямь любовь неземная. А все оказалось зря. Потому что ты вообще не способна любить.
— Это неправда.
— Правда! И именно поэтому я больше не отступлю, Есения. Я что угодно сделаю, чтобы уберечь свою семью. Что угодно! Хочешь, я перед тобой на колени встану? Хочешь?
— Господи, нет, конечно!
— Отпусти его. Позволь мне сделать его счастливым. Отцом… мужем. Тебе же все равно не до этого, господи! Ты же вся в искусстве. А я… Я вся в нем. Вот и все. Вся разница между нами.
— Вы ошибаетесь, — во второй раз повторила я. А Катя почему-то восприняла это так, будто я ей в открытую объявила войну. Ощетинилась вся, подобралась…
— Он все равно с тобой не будет! Ты слышишь, что я сказала? У Артура передо мной обязательства. Он исполнит их. Мы поженимся!
— Я услышала, Катя. Пожалуйста, не волнуйся. Тебе же нельзя.
— Как будто тебя это волнует.
— Волнует. Потому что это и его ребенок. — Глаза выжигает солью, но я же не могу позволить себе расплакаться.
— Значит, ты его отпустишь? — спросила Катя,
