— Сначала я увижу тебя в аду!
С этими словами Кейт повернулась и вышла из кабинета; она не останавливалась, пока не оказалась у себя в машине. Она не могла пошевелиться. Не было сил даже для того, чтобы повернуть ключ. Она уронила голову на руль и несколько раз глубоко вздохнула, словно пытаясь освободиться от какого-то комка в горле.
Рана, которая казалась зарубцевавшейся, теперь открылась и кровоточила. Кейт представляла себе, что испытывала Сэйра, ее дитя, ее девочка, покинутая и плачущая в одиночестве. Чтобы не думать об этом, Кейт сосредоточилась на мысли о чудовищном зле, которое Томас причинил им обеим.
Слезы хлынули из глаз и обожгли щеки. Она боролась с яростным желанием убить его; ей было физически плохо, ее мутило. Она хотела бы, чтобы в руке у нее оказался пистолет. В своем воображении она видела, как возвращается в кабинет Томаса, прицеливается ему в голову и нажимает на курок.
Нет, это было бы слишком легко.
Она должна заставить его страдать.
Проглотив горячие слезы, Кейт взглянула на здание, где остался Томас. «Ты заплатишь за все, ублюдок! Клянусь, ты заплатить!»
Томас не имел ни малейшего представления о том, сколько же понадобилось времени, чтобы слегка унялось обуревавшее его бешенство.
Как посмела эта дрянь угрожать ему?
Как она посмела ударить его?
Его грудь вздымалась и опускалась, а в мозгу вихрем проносились упоительные сценки: он воображал, как Кейт на коленях умоляет его о пощаде, бормоча, как она раскаивается, и обещает никогда больше не досаждать ему.
Он встряхнул головой и выругался, когда открылась дверь. В кабинет зашла одна из его вышколенных служительниц.
— А, хорошо, — сказал Томас. — Тебя-то мне и надо.
Сойер потер пальцами переносицу, а затем отъехал от стола вместе с креслом. Он взглянул на часы и вздохнул. Было семь часов. В конторе царила тишина. Рабочий день у всех кончился, и ушел даже Ральф, который обычно засиживался допоздна. Но сегодня у Ральфа была годовщина свадьбы, и жена потребовала, чтобы он явился домой вовремя.
Рядом раздался громкий телефонный звонок. Сойер снял трубку не сразу, привычно полагая, что это сделает Джейн. Потом сообразил, что Джейн тоже ушла. Тем не менее, он колебался. Это могла быть Диана. Он встретил ее в картинной галерее одного из клиентов, и она недвусмысленно дала понять, что он снова сможет забраться к ней в постель в любое удобное для него время. Но удобного времени он так и не нашел.
Поскольку телефон звонил не умолкая, он пробормотал: «Чтоб тебя черти взяли!» — и потянулся за трубкой.
— Брок слушает.
— Мистер Брок?
Он мог бы узнать этот низкий, чуть хрипловатый голос и любое время и в любом месте. Пульс его участился.
— Хелло, Кейт.
Он умышленно назвал ее по имени, и ему казалось — хотя он не мог быть вполне уверен — что он слышит ее дыхание.
— Послушайте, я знаю, что сейчас поздно…
— Пусть это вас не беспокоит. Я могу чем-нибудь быть вам полезен?
— Я… нам надо поговорить.
Он мгновенно насторожился.
— Сейчас?
— Да, сейчас, но если это неудобно, — сказала она, словно слегка задыхаясь, — то можно и завтра. Я знаю, час поздний, но я просто вне себя, и…
— Да ну, какие тут могут быть неудобства? Сейчас очень даже удобно.
— Спасибо, — сказала Кейт. И, если только он не ошибся, в ее голосе он уловил нотку облегчения.
Может, и это ему просто померещилось? Черт возьми, Брок, выбрось это из головы, ладно? Кончай выискивать скрытые намеки. С другими клиентами это за ним не водилось.
— Я собираюсь выйти и перекусить чего-нибудь, — сообщил он.
Молчание.
— Кейт?
— Тогда, может быть, все-таки завтра?
— Послушайте, вы что, уже пообедали?
— Нет, но мне не хочется есть.
— Ну, а мне хочется, — заявил он решительно. — Не хотите есть — дело ваше. Но уж по крайней мере чашку кофе выпить вы можете.
Она все еще колебалась. Он спросил напрямик:
— Почему вы так боитесь, чтобы нас не увидели вместе?
— Есть причины. Но на этот раз я сделаю исключение, — добавила она торопливо, хотя теплоты в ее голосе не прибавилось.
Сойеру хотелось одернуть ее, слова так и просились — зачем так себя изводить, лапушка? Но произнес он совсем другое.
— Встречаемся тогда через пятнадцать минут, — сказал он уверенно.
Сообщив ей название и адрес ресторана, он положил трубку и вышел из конторы, захлопнув за собой дверь. Женщины!..
Кейт не знала, сколь долго она держала в руке трубку; в мыслях у нее был хаос. Наконец она положила трубку на рычаг и встала.
С тех пор как она побывала в конторе Томаса, прошло несколько дней, и все эти дни она просто сходила с ума. Окружающие этого не замечали: она функционировала так, словно все было в полном порядке. Но ее истерзанная и опустошенная душа не находила покоя.
Она так хотела бы выплакать все свое горе перед Энджи — и никак не могла найти нужные для этого слова. Правда, Энджи чувствовала, что произошло нечто ужасное. Вчера вечером, пристально всмотревшись в лицо Кейт, она сказала:
— Ты выглядишь просто жутко. Что-нибудь случилось сегодня в суде?
— В суде каждый день что-нибудь да случается.
Уголки губ Энджи опустились.
— Не надо так. Ты же знаешь, что я имела в виду.
Кейт отвела взгляд.
— Не обращай на меня внимания. Я просто устала, вот и все.
Энджи долго не отводила пытливого взгляда от Кейт, а потом сказала:
— Поступай как знаешь. Но если тебе захочется поговорить, ты знаешь, где меня найти.
Через минуту Энджи вышла из комнаты. Кейт мучительно хотелось крикнуть, чтобы вернуть подругу, но она не поддалась искушению. Эту ношу ей придется нести одной.
Обсуждать случившееся с Энджи она не могла, но Сойер Брок — совсем другое дело. Она должна была рассказать ему то, что узнала.
Теперь, когда Кейт переоделась и собралась на встречу с ним, в ней начал нарастать страх. Она хотела, чтобы Сойер нашел ее дочь, а выходило так, что этот человек больше осложнял ее жизнь, чем облегчал ее.
Через двадцать минут, когда она вошла в китайский ресторан и увидела его, мысль о том, что следует отказаться от его услуг, снова всплыла на поверхность. Сойер уже сидел за уединенным столиком около стеклянной стены, за которой виднелся крошечный садик. Кейт не бывала прежде в этом причудливом ресторане, расположенном вдали от шумных улиц; впрочем, китайскую кухню она никогда особенно не жаловала.
Она насчитала только десяток столиков, покрытых красными скатертями. На полу лежал шоколадно-коричневый ковер; стены были окрашены в тускло-белый цвет. В зале находились еще только две пары посетителей.
