– Катрин, почисти и порежь яблоки, – проинструктировала она. – А ты, София, можешь нашинковать овощи, чтобы приготовить начинку для ножки ягненка. Нет, не смотри так… лучше, когда ты при деле. И кроме того, гости должны вовремя получить обед. Их не касается то, что мы обеспокоены.
Когда обед завершился, а новостей так и не было, как, впрочем, не было и Поля, даже Лола начала выказывать признаки беспокойства.
– Где этот мальчишка? – сердито спрашивала она. – Мог хотя бы прийти домой и сказать нам, что происходит… – Она оборвала себя, заслышав звук дверного молоточка, разнесшийся по всему дому. – Может, это он. Поль! Входи же! Где, в конце концов, ты был все это время?
– Ну-ка, Лола, сбавь тон. Что это за способ встречать мужа? – Это был не Поль, а Шарль! Он стоял в дверном проеме и выглядел как пародия на самого себя – волосы растрепаны от ветра в какие-то дикие кудели, которые его мать обычно называла «хохолками», одежда грязная, заскорузлая от морской соли и перепачкана нефтью. На подбородке проросла трехдневная щетина, рубашка коротким хвостиком выбилась из-под брюк на спине. Но он широко улыбался.
– Шарль! – закричала Лола, бросаясь к нему. – Ты дома!
Она прильнула к нему, они обнялись, не замечая Софию, Катрин, которые жадно впитывали в себя эту сцену, и Поля, который стоял в дверях за отцом и улыбался. Потом Лола отодвинулась от него на расстояние вытянутой руки.
– Где же тебя носило, Шарль Картре? Я чуть с ума не сошла от беспокойства. И посмотри, на кого ты похож!
Шарль печально улыбнулся.
– Да, сожалею об этом. У меня заглох мотор, и мою шлюпку пришлось тащить на буксире домой. Но лодка, которая мне помогла, сама из Рэмсгейта, и она отволокла меня в свой порт. – Голос его был спокойным, извиняющимся – с таким же успехом он мог говорить о воскресной вылазке, которая почему-то не заладилась. Но такой ответ он заготовил заранее. У него не было никакого намерения говорить Лоле, в каком аду он пробыл все эти дни.
– Тебе удалось кого-нибудь вывезти или мотор испортился раньше?
– Я сделал три или четыре поездки, – небрежно сказал он. – К тому же со мной возвратились три парня.
И снова он не сказал, что один из его пассажиров был тяжело ранен – паренек примерно одного с Ники возраста. На глазах у него была повязка, вся пропитанная кровью. Товарищи парня вели его по прибою к шлюпке, поддерживали, когда он оступался, и помогали подняться. Шарль очень боялся, что паренек ослеп.
Лола кивнула, она была удовлетворена.
– Хорошо. Все они чьи-нибудь сыновья. И ведь поплыло много лодок? Я уверена, что одна из них привезет моего Ники.
Ее голос был исполнен надежды, и Шарль не стал разочаровывать ее.
– Подождем, – кивнул он. – Скоро мы услышим новости о нем.
И они пришли – в виде телеграммы. Капрал Никола Картре находился в морском госпитале в Веймауте, он был ранен во время сражения во Франции.
– Вот видите! – ликующе закричала Лола. – Я говорила вам, что он будет спасен! Я говорила, что Ники вернется домой!
Но в телеграмме содержались лишь голые факты, в ней не распространялись, какие ранения получил Ники или как его спасли.
К счастью для Ники, два солдата его батальона, пробивавшиеся вместе с ним к морю, заметили, что он был ранен, когда склонился над телом Деса. Когда улетел немецкий самолет, они, с большим риском для себя, утащили его в укрытие. Было ясно, что он тяжело ранен, но оставить его на берегу было немыслимо. Под покровом темноты им удалось перенести его к берегу, руками он обхватил их, а его ноги волочились по песку. Они перенесли его в шлюпку, подошедшую близко к берегу.
Он беспомощно лежал на дне, а они защищали его своими телами сначала от злобных атак немецких самолетов, потом от ледяных морских брызг, ибо волны канала разбивались о корму, совсем не предназначенную для плавания по таким водам. Ники доставили в Веймаут, и теперь он был в безопасности – далеко от огня, бомб и злого океана.
Но его увечья оказались ужасны. К счастью или к несчастью, как он говорил в минуту тяжелейшего отчаяния, ни один из его жизненно важных органов не пострадал, хотя ему потребовалось перелить более двух литров крови еще до того, как его перевезли в морской госпиталь.
Одна из пуль, попавших в его тело, застряла в позвоночнике и перебила спинной мозг.
Но Лола не знала ничего этого, когда, отбросив телеграмму, закружилась по кухне с Катрин в приступе эйфории, – она не знала, что ранения Ники таковы, что нет никакой надежды, что он когда-нибудь сможет ходить.
Вив пребывала в тревоге и отчаянии. Уже месяц прошел после Дюнкерка, а она ничего не получала от Ники. Но ведь если бы с ним случилось что-нибудь ужасное, она бы узнала? Тогда почему же он не пишет? Может быть, он все еще во Франции, а его местонахождение держат в секрете из соображений безопасности? А может, он среди «без вести пропавших»? В те дни вся ее жизнь превратилась в один сплошной кошмар.
Война, которая когда-то казалась такой далекой, сейчас стала пугающе близкой. Со скал, обращенных к югу, можно было легко увидеть пелену черного дыма, зависавшую над французским берегом: это отступающая союзническая армия сжигала свои запасы нефти. Джерсийские добровольческие оборонительные войска стягивались к Форт-Регенту, прибыла целая батарея британской армии, солдаты рыли траншеи, возводили заграждения и в Народном парке установили зенитки. Школы закрылись, чтобы дети могли помочь взрослым собрать урожай картофеля – слишком многие молодые люди воевали, и фермерам просто не хватало рабочих рук. Но Вивьен смотрела на все это сквозь дымку несчастья, с которым она просыпалась и которое преследовало ее во сне.
Вот наказание за все, что я наделала, терзала она себя. А теперь я никогда не узнаю, как было бы, если б у меня сохранился ребенок Ники.
И хотя она с такой легкостью приняла это решение, по иронии судьбы, оно очень тяжело сказалось на ней. Доктор Бодель, конечно же, предупреждал ее, что она может чувствовать, но она не вняла его предостережениям. И вот теперь нахлынула глубокая печаль, казалось, она никогда не оставит Вив, и она которую ночь подряд просыпалась от мучительных снов с лицом, мокрым от слез, хотя едва ли понимала, что плачет. Иногда она думала, что это было из-за Ники. Но потом понимала, что все это из-за того, что она убила своего младенца.
И вот, прожив столь блестящее лето, переживая теперь кошмарные недели, Вив наблюдала за развитием событий и ждала новостей. Синяки под ее глазами от постоянной усталости и тревоги становились все темнее, она худела, потому что чувствовала себя так отвратительно, что у нее не было сил питаться нормально. Но даже когда Франция капитулировала окончательно, она не вполне осознавала серьезность положения, хотя, как и всех, ее пугала мысль, что немцы на другом берегу, за узкой полоской воды. И новости, которые принесла ее мать, о том, что англичане собираются отзывать свои батареи, потрясла ее.
