Тихонько подкрадывался Костас к прохожим, тыкал им в нос вырезанную из старой «Светской хроники» фотографию любимой:
– Не встречали ли где-нибудь мою невесту?
Прохожие оглядывали крановщика и огорченно кивали головой:
– Только на экране телевизора.
И еще обещали:
– Если увидим еще где, то сообщим вскорости и непременно. Вам по адресу какой больницы сообщить?…
Не улавливая юмора, Костас оставлял адрес строительной бытовки. Другого у него не было.
Вдохновленный такой высокоморальной поддержкой прохожих, он продолжал поиски, также как и свою профессиональную учебу.
Каждый день Пиль дополнительно тренировался на кране, отрабатывая переброску крупногабаритных контейнеров и панелей. Он мечтал так же экстерном сдать и на следующий квалификационный разряд. И в таком случае Костас уже в самом ближайшем будущем мог рассчитывать на приличную зарплату, которая позволила бы ему снять приличную квартиру с приличным трехразовым питанием для своей приличной жены и их троих приличных детей.
– Их обязательно должно быть трое, я постараюсь, – говорил он себе каждый день, протирая штаны и сиденье на своем рабочем месте.
Пиль с удовольствием встречал каждое новое солнце на так полюбившейся ему верхотуре. Он любил вспоминать на рассвете ту самую совместную с Катей вылазку к «Озеру сладких слез».
Костас смотрел вдаль, за светлеющий на глазах горизонт, и урывками смахивал с ресницы слезу соленую, скупую, мужественную. Как хотелось ему вернуться в те дни. В ту сладкую воду. Сладко прижимать к своему телу Катино. Шептать ей в ухо «любимая ты моя» и слышать в свое ухо ответный шепот «любимый, я твоя»…
Чтобы не залазить на кран в травмоопасных предрассветных сумерках, Пиль все чаще оставался на рабочем месте ночевать. В кабине ему было уютно. От кресла исходило такое приятное и как бы родное тепло. К тому же на рабочем месте ему снились такие странные сны, что он легко экономил на кино. То виделась ему мелодрама, то комедия. Снились и боевики. А раз даже приснилась охота. Почему-то на Большого оленя, которому Пиль всегда симпатизировал.
Костас как наяву видел Зураба, сбежавшего из мест лишения свободы. В спортивном костюме с кривым палашом на перевес гнал он по насту Большого оленя.
Большой олень заполошно и литературно матерился, проваливался, и резал в кровь свои мохнатые ноги. Испуганно озирался на крики, доносящиеся с холма.
То вопила богиня охоты – Чикита:
– Ату, ату его… Принесите мне его сердце…
Большой олень из последних сил прорывался к пограничным столбикам. И не плохо прорывался, так как на рогах его болталось уже несколько загонщиков, переоценивших свои охотничьи задатки.
– Ты упустишь его, придурок невостребованный, – кричала Зурабу распаленная охотничьей страстью Чикита.
– Врешь, не уйдешь, – в очередной раз заносил Зураб свой палаш над полусонной артерией Большого оленя. И в очередной раз промахивался. Со свистом.
– Ставлю десять миллионов против твоих пяти, что не упустит, – нашептывал Мойше отец.
– Идет, – сверкал своим бриллиантовым пенсне Мойша в такт скрипке Долорес.
Сквозь крики и визги над снежной равниной лились нежные звуки «Полонеза». Под них с небес кропил всех с парашюта и без разбора Отец Святобартерный.
– Какого рыжего? Именем закона вы арестованы, – заорал в миг отсыревший Гнудсон и прицелился в основание струи Святого Отца.
Но Большой олень, из последних сил совершив гигантский прыжок, ударом левого копыта выбил из рук полицейского его заштатный револьвер.
Раздался подлинный выстрел. Запахло порохом. Земля разверзлась и оттуда, как из бремени, выплыла вверх животом Катя. На белом и легчайшем облаке. В розовом как мечта пеньюаре…
Неожиданно для самого себя к поисковой группе «Пилеменос-Каплан» на некоторое время примкнул и Отец Прокопий. Переодевшись в мирское платье, заехал он на день в большой город. Святой Отец посчитал необходимым официально оформить свое окончательное сложение столичных служебных обязанностей на неопределенный срок. Непорядок, чтоб такая вакансия в бизнес-церкви не заполнялась: и деловые люди без отпущения грехов нервничают, и подрастающее поколение святых отцов простаивает.
В одном из переулков на теперь уже гостя столицы налетела четверка юрких негритят. Они сунули Отцу Святобартерному в физиономию фотографии Кати, Костаса и его собственную:
– Придурок в шортах, ты не видал такого пацана? Или, может быть, эту деваху?… А этого юродивого?…
Отец Прокопий с отрицательным мычанием шарахнулся от зачатых в явном грехе недорослей. Он благодарил бога, что догадался облачиться в мирское платье. В нем его не опознал бы и кровный дед.
А детишки кричали вслед Отцу Святобартерному:
– За этого парня можешь и премию схлопотать. Учти, старик Пилеменос простил своего сынка и ждет его вместе с любой избранницей в распростертые объятия. Так и передай, эксгибиционист патлатый…
Отец Прокопий оглядел себя в витрине магазина:
– И чего им мои шорты не понравились. Теперь все так ходят. Разве что маловаты, и грех через прорешку вывалился. Ну так это же всегда можно исправить…
Он привел себя в божеский вид и, сориентировавшись на пересеченной улицами местности, бодро зашагал в сторону вокзала. Вдруг среди ясного неба грянул гром. И тут же молния сверкнула над строящимся в близком недалеке небоскребом. И с перепугу Святой Отец срочно возжелал окропить его. Дрожа в нетерпении, вбежал он на стройку сквозь открытые ворота. Но только прилабунился под стеной, как услышал сверху из-под облаков:
– Ты че, мужик, сдурел? Каску одень…
От такого изумления Отец Святобартерный чуть не окропил собственные шорты. Он абсолютно узнал обрушившийся на него сверху голос. Без сучка и задоринки, это был голос Костаса Пилеменоса.
И Отец Прокопий задрал вверх свою окаянную голову.
Точно. Из кабины башенного крана по пояс высунулся не кто иной, как искомый Костас. Он также опознал Отца Святобартерного:
– Здорово, святоша!
– Мууууу…, – промычал Святой Отец, суча пальцами.
– Не слышу…, – крикнул и подкорректировал ориентацию уха Костас.
Мученические слезы побежали по рубашке и шортам Отца Прокопия. Он не мог нарушить наложенного на себя обета молчания. Мыча и отплевываясь от безысходности, побрел было за ворота. Но вдруг вспомнил незабываемые годы военной службы на эскадренном миноносце. Вспомнил, как с помощью морского семафора читал вахтенным других кораблей проповеди: “Точка-тире, не укради у союзника верного…, точка-точка-тире, не убий командира сурового…, точка-тире-тире, не возжелай ближнего своего сослуживца…”
