– Осталась всего пара десятков квадратов. Мы практически закончили зачистку местности. Скорее всего, в городе ее нет. И мои осведомители это подтверждают. За последнее время Катя нигде не всплывала: ни на дискотеках, ни в прудах. Видимо, она действительно покинула город. Но чтобы искать Катю по всей стране, имеющихся сил, конечно же, мало. Нужно задействовать военные спутники. А это дорогое удовольствие. Готовы ли вы платить?
Мойша глянул на Пилеменоса. Тот на Костаса:
– Если сын в здравом уме подтвердит, что ему нужна именно Катя Андреева, то я, безусловно, раскошелюсь…
А Костас тем временем вел себя адекватно полученной травме. Он то замолкал, то, энергично шевеля подживающими губами, воображал себя великим оратором:
– Пусть я сын Пилеменоса. Но я буду жить так, как хочу. Я теперь знаю, как это делать. И как приятно это делать не на коротком поводке, не по указке, а по своей собственной воле добиваться всего самому. Это так приятно, возбуждающе, если б только вы знали, видели, чувствовали…
Костас то узнавал Чикиту:
– Ты здесь?
То знать ее не хотел:
– Все из-за тебя. И из-за чокнувшегося на бабках отца…
Старик Пилеменос, слушая сына, сам начинал сходить с ума:
– Я не прощу себе, если что. Лягу под выхлопную трубу бульдозера. Выпью воды из-под крана. Съем биточки в рабочей столовой…
Мойша и Долорес пытались воздействовать на него. Но внимал Пилеменос только убедительной Чиките:
– Папаша, соблаговолите успокоиться…
Глядя на ее нешуточные глаза и зубы, старик бормотал:
– Нет, это не Дульсинея…
Конечно, Чикита была не похожа не только на бывшую жену Пилеменоса, но и на саму себя с прежних газетно-журнальных страниц. Последние дни она почти не спала и уже давно выбилась из сил.
Само собой, истерики старого Пилеменоса и упреки Костаса ей были не в жилу, но бросать оздоровительную работу целеустремленная девушка не собиралась:
– Они оба больные. Они бредят. Все наладится. Нужно только больше заботиться… Немного о старике, побольше о Костасе… Большой олень, поди-подай профилактический раствор… Большой олень, поменяй полную утку на худую… Большой олень, вези каталку и меня на свежий воздух…
Представитель элиты международных отношений уже давно поменял свой шикарный костюм на скромное одеяние санбрата военно-полевого госпиталя. Рикошетом летал он по дому. Дипломатично подходил к сложившемуся положению. Но если Костас вдруг надолго замирал, Б.О. искоса поглядывал на Чикиту. Как Бонапарт перед вторжением.
Возле Большого оленя, трудящегося на подхвате, дежурили на всякий случай едва державшиеся на ногах и на честном слове Мойша и Долорес:
– Мы не можем остаться в стороне. Чикита наша дочь. Костас, еще возможно, наш зять. Мы обязаны дождаться развязки…
В соседней комнате ожидали готовые в любой момент стать донорами Айша, Джон и Рони:
– Только скажите, что надо. Кровь там или аппендикс какой, для хорошего человека нам ничего не жалко…
Наведывающиеся за гонорарами врачи по-прежнему утверждали, что никаких донорских органов не потребуется. Но Айша, Джон и Рони не уходили. Они знали, что жизнь часто корректирует прогнозы не только политиков и экономистов. А посему троица напряженно прислушивалась ко всем звукам, доносящимся из-за стен. К храпу Костаса. К сопению Пилеменоса. К шуршанию Чикиты рядом с ними. К иноходи Большого оленя. К зеванию Мойши и Долорес. К позвякиванию стаканов на кухне. К долетающим с улицы крикам:
– Ну, пустите же журналистов. Хотя бы одного корреспондента «Светской хроники». Публика желает знать врачебную тайну во всех интимных подробностях. Правда ли, что Пиль стал строительным фетишистом?…
Чикита продолжала бороться за абсолютную тишину. Но она не могла быть в каждой бочке затычкой. Впрочем, в один из вечеров ей удалось заткнуть практически всех, добиться того, что каждый, находящийся в доме, мог слышать стук собственного сердца и даже нечто, доносившееся из глубокого подвала.
Там засели оставшиеся на роль экстраординарных курьеров Бобби и Чарли, Кристи и Молли. От нечего делать они резались пара на пару в подкидного дурака:
– Дама бубновая. И где эта Катька шляется?
– Беру. Может и не шляется вовсе, а замуж уже вышла за другого пацана путевого.
– Десятка червей. И чего мы тогда тут околачиваемся?
– Король черви. А какая тебе разница, где дураком быть: в школе, дома или здесь?
– Шесть крестей. А если сынок этот все же кони отбросит?
– Валет козырный. Значит на похоронах потусуемся…
– Девятка пиковая. А если инвалидом выживет. То ни свадьбы нам, ни похорон?
– Туз. Значит, придется чьей-нибудь другой свадьбы ждать. Или похорон, дурак ты опять…
Услышав такие сепаратные переговоры, Пилеменос выпил стакан водки. Долорес с Мойшей многозначительно переглянулись. Чикита тенью заметалась между неподвижным Костасом и пошатнувшимся к ней Большим оленем. Айша и Рони беззвучно плакали. Джони по очереди утирал слезы им и себе.
Весь вечер никто из находящихся выше подвала не обмолвился и словом. А ночью всем поисковикам как одному приснился затяжной полнометражный групповой сон.
На центральной площади города с помощью подъемных кранов и общественности был установлен величественный памятник Костасу Пилеменосу. В его основании на опаловой плите лучшие ювелирные мастера родины высекли нерадивых подмастерьев и слова «Погибшему при исполнении любовных обязанностей от восхищенного народа».
В почтенном карауле склонили свои бесшабашные головы Чикита и Большой олень. К памятнику с венками в руках строевым шагом продвигались Бобби и Чарли. Кристи и Молли несли на красных подушечках строительное квалификационное удостоверение Костаса, а также золотой микрофон с гравировкой «Угадай обезьяну».
Нескончаемым потоком лил слезы безутешный старик Пилеменос. Ему протягивали надушенные платочки девушки из группы поддержки.
Гнудсон обращался к толпе, пришедшей в лучшее телевизионное время отдать свой последний долг Пилю. Беспардонно и во весь голос инспектор заявил для протокола:
– Знаете, каким он нестандартным был…
Его сменил Мойша:
– Как он телебизнес свой любил…
Его сменила Долорес:
– Помните его великим сыном…
Ее сменила Чикита:
– Братом, женихом и трах-махиной,
Ее сменил Джони:
– Почитайте и любите смело…
Его сменила Рони:
– Непременно тело ваше в дело…
Ее сменила Айша:
– Имя твое всем известно. Подвиг твой будет вписан навеки…
Ее сменила ученица дошкольных классов:
– «Я не встречалась с ним ночами,
Я не его была рабой,
Но вот я здесь и со свечами,
С седой и скорбной головой…»
– Аллилуйя, аллилуйя, – затянули обкурившиеся между делом Бобби и Чарли. Подвыпившие же Кристи и Молли в церемониальном экстазе прижались своими жгучими сердечками к холодному серому камню.
