— Зин, да ты благодарила, — вытерла я слёзы.
— Так то, когда купила. А теперь за то, что ведь помогают они мне. И давление больше не скачет и…
Она по-стариковски жаловалась на здоровье, а я так и ревела, слушая её. Хотя мы давно уже приехали, и стояли у моего подъезда. И Дрим даже вышел, оставив меня разговаривать в салоне.
Глава 57. Софья
— Между прочим, это по его милости ты попала в такую передрягу, — поставил Дрим мои вещи посреди комнаты и развернулся так, словно был чем-то недоволен. — Это же агент твоего Данилова.
— Правда? — усмехнулась я. — А знаешь, Данилов не кинулся бы меня спасать, если бы не любвеобильность Агранского. А я вообще не оказалась бы на том банкете, если меня не отправила туда Наталья. Но она не сосватала бы мне ту работу, если бы ты не крутил с ней шашни, а сам стал поглядывать на меня.
— То есть это я выходит во всём виноват? — упёр он руки в бока.
— То есть мы ссоримся, Дим, — улыбнулась я. — Мы. Ссоримся.
— Потому что я ревную, чёрт побери! Потому что люблю тебя, глупая ты женщина, — выдохнул он. — Понимаешь, люблю?
От его взгляда у меня просто остановилось сердце. И не пошло.
Пи-и-и-и-и-и…
Я села на свой несчастный чемодан, словно мы на вокзале. Словно в этой двухкомнатной квартире и не на что было больше сесть. Потому что не было у меня сейчас сердца. Я его потеряла. Мне казалось, оно осталось в «Тенистых аллеях». Но когда вчера я ревела на груди у Данилова, казалось и что его увёз с собой Дрим.
— Даже и не мечтай. Сегодня одну я тебя не оставлю, — и не ждал Дрим от меня ответа, сел, чтобы помочь снять кроссовки. — У-у-у, — просунул палец в дырявую подошву. Обувь я отобрала, но он не сдался. — Ты просто плохо представляешь себе, что такое посттравматический синдром.
— Я хорошо представляю, — не стала вдаваться я в лишние подробности, но вдруг прижалась щекой к его макушке и закрыла глаза. — Спасибо, Дим!
— К твоим услугам, — улыбнулся он.
А потом он купал меня в ванне как маленькую: я отмокала в пене, а он сидя на бортике пускал через бумажную трубочку воздушные пузыри. Дул на мою царапину, обрабатывая её водкой. И лежал со мной рядом в кровати поверх одеяла, пока я не уснула.
В своё оправдание хочу сказать, что уснула я быстро. И спала долго. Очень долго. До самого обеда. А проснулась голодная как волк от волшебного запаха омлета и свежесваренного кофе. И перед носом у меня стояла коробка с новыми кроссовками.
Так в них и пижаме я на кухню и пришла.
Отдохнувшая и какая-то лёгкая, словно выздоровевшая. Без тяжкого груза воспоминаний. Но с радостным чувством свободы. Потому что у меня были деньги на учёбу, даже с запасом, о чём радостно сообщил пополненный счёт. Три недели каникул. Данилов, который снова видел. И… Дрим.
— А в «Тигровой лилии» ты больше не работаешь? — не жуя заглатывала я нежнейший фирменный омлет Дрима.
— Нет, мы сейчас репетируем новую программу, хотим сменить старую месяца через два. Сделать нечто вроде корриды. Видела там у нас быка?
— Угу, — кивнула я с полным ртом. — Думаю, будет круто.
— Придёшь?
— Если пригласишь, — пожала я плечами.
— Это опасно, — хитро улыбнулся он. И я думала, он встал, чтобы добавить себе кофе, но не дав мне доесть, он подхватил меня на руки. И, чёрт побери, я даже не возражала, оказавшись грудью на столе.
И два дня я снова взмывала с ним куда-то в неизведанные мной небеса и падала с них в его сильные руки только для того, чтобы он дал мне недолгую передышку и снова запустил, как бумажного змея, в небо, где тот не может парить сам по себе, только на тонкой нитке в руках чуткого мастера.
Где-то к утру, когда, совершенно потеряв счёт времени, мы снова уснули утомлённые друг другом, но всё ещё не насытившиеся, где-то там во сне, словно стоя на краю яви и сна, кто-то мне сказал: — Не отпускай его. Это же Он.
— Нет, нет, — спорила я с этим голосом. — Ты не понимаешь. Его не удержать. Он как солнечный свет, как вода. Он — мечта. След на песке. Воздушный замок.
— Он — рядом. Он с тобой, — возражал мне собственный голос. — Он — твой.
— Нет, нет, это просто секс. Я люблю не его, — рассердилась я.
И проснулась.
— Дрим, — коснулась я пальцами его плеча, повела по узорам татуировки, но он во сне лишь обнял меня крепче и улыбнулся своими невозможно красивыми губами. — Моя Мечта, — прошептала я. — Слишком красивая, чтобы быть правдой.
— И что он реально тебя ни разу не видел?
Мы стояли на остановке Автобуса № 229. Дрим держал надо мной зонт — пришёл меня проводить. Я приплясывала от волнения.
— Нет. Говорю же тебе, он потерял зрение. А два дня назад ему сделали операцию.
— Боишься, что ему не понравишься?
Я только вздохнула.
— Да. Боюсь.
Но как ему объяснить, что вовсе не этого? Что в том Королевстве Кривых Зеркал, где живёт Писатель, нет белого и чёрного, нет отдельно вымысла и отдельно реальной жизни, нет разделения: вот эту девушку я люблю, с этой трахаюсь, а эта просто быстро печатает. Есть некое пространство, в котором существует всё и перетекает из одного в другое. А я в нём нечаянно оказалась в двух лицах. И он не знает, что я и она, та самая, что так важна для него — одно. И я боюсь, что как раз этого ему и не надо. Что он хочет страдать по своей Цапельке. И хочет, чтобы рядом была я. Или уже не хочет…
Блин, мне бы хоть толику Даниловского красноречия. Я даже себе не могу объяснить, что к чему, а потому просто махнула рукой.
— Дим, не ревнуй. Пожалуйста. Ты знал.
— Нет, этого я не знал, — многозначительно покачал он головой, явно имея в виду не то, о чём мы говорили. — Но это неважно. Твой автобус.
Он подал мне руку, помогая зайти, протянул свёрнутый зонтик. Махнул на прощание. И пошёл, подняв воротник и втянув голову в плечи.
Как я устала с тобой расставаться, Дрим! Мы снова и снова с тобой прощаемся, а потом встречаемся вновь. И каждый раз расставаться всё трудней.
Но сейчас я гнала от себя эти мысли. И они так успешно гнались.
Автобус привычно пустел, чем ближе мы подъезжали к последней остановке.
— Следующая — конечная, — объявил водитель и приглушил в салоне свет.
Женщина с кошёлкой пересела поближе к двери. Молодая пара взялась за руки, готовясь встать. А я с последнего ряда сидений, уставилась в окно.
И замерла, вцепившись в шторку. Там через площадь, сейчас пустую, стоял Данилов под большим зонтом. В своей кожаной куртке, под которой как-то прятал меня от дождя. Засунув одну руку в карман джинсов по локоть, как он любил.
Я выдохнула и забыла вдохнуть: он правда меня ждал. И что сейчас чувствовал, вглядываясь в сумерках в салон подъезжающего автобуса, мне трудно даже представить.
Я вздрогнула от звонка собственного телефона.
— Да, пап, — удивилась, услышав голос отца. Он мне очень редко звонил.
— Конечная, — объявил водитель, и я не услышала, что сказал отец.
— Что? Говори громче, пап, я не слышу, связь плохая, — встала и тут же обратно села. Это не со связью были проблемы, это голос у него осип и дрожал. — Мама?! В реанимации? — повторила я.
— Девушка, конечная, — выглянул со своего места водитель. — Вы выходите?
— Что? Я? Подождите.
— Ну подумайте, а я пока развернусь, — беззлобно согласился он.
— Пап, как инфаркт? Ей же всего сорок два. Да, да, она говорила, что скорую вызывали, что жара, давление. А у неё вес. Пап, — я упёрлась лбом в шторку, отказываясь верить. — А что говорят? Неутешительные… — повторяла я за ним страшные слова. Ну, конечно, я прилечу, о чём ты говоришь. Я найду денег, — давилась я слезами.
— Девушка, — снова обернулся водитель.
Но прикрыв рот рукой, я смогла только отрицательно покачать головой. И заплакала, уткнувшись головой в колени.
— Мама, мам, мамочка, мам…
А потом словно опомнилась, кинулась к стеклу. Нет, к другому, мы же развернулись.
