фото и в первые месяцы действительно время от времени смотрел на него, но я в этом ящике ничего не храню, чтобы не заморачиваться каждый раз с ключом, вот и забыл про него. И про Самиру забыл, Ляль. Уже давно. Вот вернемся домой и можешь собственноручно выкинуть это злосчастное фото. Да если бы ты мне раньше напомнила, я бы давно от него избавился, а ты избавилась бы от этих нелепых сомнений. Почему молчала, раз тебя это так задевало?
Лейла смотрит на меня с сомнением, которое постепенно сменяется надеждой, и я понимаю, что поступил правильно. Давно была пора выкинуть эту фотографию.
Мира была огнем, горящим во мне, и, если честно, она все еще там. Горит, причиняя боль, хоть эта боль и становится слабее с каждым днем, а языки пламени понемногу утихомириваются. Но я все равно время от времени любуюсь этим чертовым фото, хоть и не так часто, как раньше. Как Лейла вообще про него узнала, если ключ от ящика хранится в вазе?
– И что бы я сказала? Что лазила в твоем столе и нашла фотку твоей бывшей? – фыркает она. – Кстати, в тот раз он был не заперт, вот я и заглянула, когда убиралась.
– Даже если и так, то что? В нашем доме ты можешь лазить везде. И вообще, оставим уже эту тему. К черту Миру и Мурада! Давай лучше поговорим о нас. Как мне убедить тебя раздеться, не выключая свет?
* * *
В тот день мы откровенно проговариваем все наши претензии и обиды по отношению друг к другу, и ближе к ночи, все-таки уплетаем отбивные с овощами, приготовленные Лялей, после чего ложимся спать, как чинная супружеская пара. Я чувствую себя очень уставшим, эмоционально вымотанным, но удовлетворенным. Потому что точно знаю, что этот разговор что-то изменил в наших отношениях. Мы с Лейлой словно стали ближе. Я начал лучше понимать ее, а она меня.
Вот только следующим утром, едва проснувшись, я чувствую запах ее волос, оставшийся на подушке, хотя сама Лейла уже встала, и как собака Павлова, реагирую моментально.
Не знаю, что именно меня так заводит в ней, но я хочу ее постоянно. Любая отлучка, вроде командировки или ее отъездов к родителям, становится пыткой. Встаю с кровати и умывшись, как есть – в одних боксерах, плетусь на кухню, откуда доносятся вкусные запахи готовящегося завтрака.
– Почему ты голый? – удивленно округляет глаза Ляля, краснея от смущения при виде меня.
– Буду теперь так ходить, – заявляю ей. – А то ты смотришь на меня, словно впервые видишь.
– Ну хоть бы штаны надел! – недовольно бурчит она, переворачивая сырники в сковородке.
Я посмеиваюсь над ее смущением и проходя мимо, чмокаю в макушку, после чего наливаю себе кофе и сажусь за стол.
– Тимур, ну серьезно! Не садись за стол в таком виде. Можешь раздеться после завтрака.
– Это приглашение? – играю бровями, но она лишь морщит нос.
– Нет, не приглашение!
После того, как Лейла выключает сковородку и идет за стол, я сажаю ее на колени и крепко держу за талию, чтобы не сбежала.
– Ты чего? – недоумевает она.
– Кормить тебя буду.
Она открывает рот, наверняка, планируя возразить, но внезапно осекается и пожимает плечами.
– Ладно, корми.
Моя Ляля – маленькая девушка. Даже находясь верхом на моих бедрах, она не возвышается надо мной, а находится на одном уровне. Но так даже удобнее, потому что я не просто кормлю ее сырниками с черникой. Я пользуюсь случаем и ее смущением, чтобы запустить свободную руку под ее маечку и пробежаться кончиками пальцев по нежной коже живота. Она вздрагивает, но продолжает жевать, смотря куда-то в район моей шеи. Вся в смятении, покрасневшая и взволнованная – сногсшибательное сочетание для моего либидо.
Веду руку вверх, испытывая ее границы, и останавливаюсь под самой грудью. Лейла даже не дышит, замерев, как статуя и поднимая на меня растерянные голубые глазищи.
– А как же завтрак?
– А мы уже, – говорю ей, доедая последний кусочек нашего первого и единственного сырника, потому что есть дела поважнее еды.
Отпиваю кофе и подношу чашку к ее губам. Лейла делает несколько глотков, не отводя от меня глаз, и когда я перестаю сдерживаться, жадно набрасываясь на ее рот, у нее вкус кофе на сладких губах.
– Знаешь, как я скучал?! – рычу, покусывая ее нижнюю губку, прежде чем начать трахать языком ее рот.
Ляля всхлипывает и цепляется за мою шею.
Нет терпения на долгие поцелуи. Я обожаю ее рот, но впереди еще много всего, чего мы никогда не делали. Поднимаюсь на ноги и несу ее в спальню, укладывая на кровать. Лейла цепляется за резинку своих пижамных штанов, когда я пытаюсь стянуть их вниз, но после моего строгого взгляда сдается. Только закрывает глаза, когда обнажив ее красивые белые ножки, я принимаюсь за маечку, тяня ее вверх.
– Твою ж мать…
– Что? – испуганно смотрит на меня, а я не могу оторвать взгляд от ее груди.
Она полная, округлая, а соски, которые я множество раз пробовал на вкус, но очень редко даже мельком видел, самого аппетитного розового оттенка. Лейла прикрывает их руками и я тут же развожу их в стороны, прижимая к простыням, чтобы не мешали мне наслаждаться видом.
– Ну, что ты смотришь? – морщится моя стесняшка.
– Любуюсь. Не мешай.
Она отворачивает голову, кусая свои губы и нервно сжимая кулаки, а я оглаживаю руками эти шикарные грудки, взвешивая каждую на ладони и щипая уже твердые соски, отчего Ляля издает тихий, едва слышный вздох.
– Не нравится, мм..?
Веду носом по сморщенной вершинке, наверняка зная, что она любит пожестче, но никогда не скажет этого вслух, а потом медленно лижу кожу вокруг ореолы, постепенно приближаясь к соску и прижимая его языком.
Она сдерживается, не реагирует. Потому что это не так сильно ее заводит, как грубое посасывание или покусывания зубами.
– Знаешь, я могу, конечно, считывать твои реакции и делать так, как тебе нравится, но ты могла бы сама
