я плакала, когда узнала. Это было…
– Как руку отрезать без наркоза, – сказала она.
Точно в цель. Точнее некуда. Я никогда не жалела о сделанном выборе. Глядя на сына, я отчётливо понимала, что он – самое важное в моей жизни. Но даже сейчас говорить о прошлом было больно.
Прошлое
– Настя, – остановил меня врач.
Задумавшись, я шла по больничному коридору. Думала я о том, что, если нога не пройдёт, придётся пропустить турнир. Ничего страшного. Главное, успеть восстановиться к чемпионату России. А на это времени было достаточно.
– Настя, – окликнул он меня снова.
Я повернулась к врачу с виноватой улыбкой.
– Простите, Пётр Иванович. Столько мыслей…
Он был очень хмурым, и меня это насторожило.
– Пройдём в кабинет, – сдержанно проговорил он. – У меня к тебе серьёзный разговор.
– Что случилось?
– Пойдём, Настя.
Как только мы оказались в кабинете, он закрыл дверь. У меня вдруг создалось ощущение, что эта была не дверь, а… ловушка. Только врач к этому отношения не имел. По спине прошёл холодок.
Пётр Иванович с ходу начал сыпать терминами, и чем больше он говорил, тем сильнее становился гул в ушах. Небо обрушилось, придавило меня.
Что? Я должна уйти из спорта?
Он разложил передо мной какие-то бумаги, снимки. Ткнул пальцем в один, в другой. Я ничего не понимала. Подняла взгляд, желая услышать хоть что-нибудь обнадёживающее, прочитать это в его всегда добрых глазах. Но ничего не было.
– В феврале Олимпиада… – с трудом вытолкнула я слова. – Я не могу пропустить её, Пётр Иванович. Я…
– Настя, услышь меня! Одно неудачное падение, и ты не то, что Олимпиаду пропустишь, ты выносить ребёнка не сможешь! И это в лучшем случае. В худшем – на всю жизнь инвалидом останешься. Будешь с палкой ходить или вообще в коляску сядешь. Кто тебя возить будет? Муж? Ты этого для вас обоих хочешь? Подумай о будущем. – Он говорил жёстко, строго. Я приоткрыла губы. Пытаясь найти опровержение, уставилась на бумаги. – Настя, – голос его стал мягче. Пётр Иванович обошёл стул, на котором я сидела, поднял меня и поставил перед собой. – У тебя вся жизнь впереди. Вся жизнь. Послушай меня, девочка, пожалуйста. Не рискуй ты жизнью, здоровьем. Не стоит оно того. Поверь.
– Как не стоит… – не чувствуя биения сердца, я замотала головой. – А что стоит?
Он продолжал смотреть. Я всхлипнула. Потом ещё раз. Взяла снимок и прикрыла глаза. Заставила себя успокоиться.
Из кабинета я вышла опустошённая. Только что у меня было всё, передо мной было распростёрто будущее, а теперь вдруг ничего не осталось. Зная, что это не так, я всё равно не могла отделаться от ощущения полнейшей пустоты. Только что у меня была мечта, была цель, и вдруг ничего не осталось. Только приговор: никакого спорта, никакого льда. Начиналась другая жизнь. Без льда, без любимого дела, без спорта. Потому что выбор был очевиден.
Настоящее
– Странно, – сказала Денизе. Поставила на стол чашку с какао для Никиты и выдвинула стул.
– Что странно?
– Я видела снимки. – Рядом с чашкой она поставила тарелку с кашей. Посмотрела на меня вскользь, искоса.
– И что? – меня охватила непонятная, колкая тревога. Стало холодно, как в тот день, когда я услышала вердикт врача.
– Да как-то… – Денизе помогла Никите усесться за стол. После этого её внимание вернулось ко мне. – Я не врач, а медсестра. Но то, что я видела на снимках… Мне не показалось, что такая травма способна привести к необратимым последствиям. Тем более, если её вовремя начать лечить. Но я, наверное, ошибаюсь.
– Наверное, – глухо повторила я.
Услышав мой голос, Никита повернулся на стуле. Между его бровок появилась и сразу исчезла крохотная, повторяющая отцовскую, складочка. Я молча, взглядом, показала ему на кашу, и он послушно взял ложку. Посмотрела на Денизе.
– Простите, если задела больную тему.
– Да нет, всё в порядке. Это было уже очень давно. Да и не травмируй я бедро, может быть, не было бы его, – я дотронулась до спинки Никиткиного стула.
Нет, Никитка бы у меня был. Только позже. Но вслух я этого не сказала. Разве могло случиться, чтобы он не родился?
Никита снова задрал голову.
– Почему ты не ешь?
– Потому что я разговаривала с тётей Денизе, – ответила я и присела на соседний стул. Подвинула к себе тарелку.
Удовлетворённый, Никитка занялся кашей. Я отпила кофе.
И всё-таки Денизе я соврала. Разговор был для меня болезненным ещё и потому, что я, в одиночестве смотря те Олимпийские игры, понимала, что должна была быть там. Спасало только то, что рядом был Женя. Хотя мой уход из спорта скорее удовлетворил его, чем расстроил. Так он и сказал в один из дней, поцеловав старый, едва заметный шрам под моей коленкой. Он так и не зажил до конца. Остался напоминанием – не о падении, о его словах: «Всё к лучшему, Настя. Теперь ты принадлежишь только мне».
Настя
За два дня, проведённых Мишей в отделении интенсивной терапии, пустили меня к нему только три раза, да и то ненадолго. Лишние волнения ему были ни к чему, тем более что ослабший за время болезни, в себя он приходил очень медленно.
– Тётя Настя, – его тоненький голосок был еле слышен. Только что он спал, и я думала, что порадовать его вниманием не выйдет. Но нет.
Увидев меня, он оживился. Было заметно, что сил, по сравнению со вчерашним днём, у него прибавилось.
– Ты так хорошо спал, – сказала я тихонько. Улыбнулась, и получила в ответ блёклую улыбку, стоившую ему больших усилий. Дотронулась до маленьких пальчиков. – Во сне ты похож на маленького зайчика. Такого хорошенького-хорошенького зайчика.
– А у зайчиков есть хвостик, – пролепетал он, сильнее обычного коверкая слова.
– Да. А ещё ушки.
Миша опять улыбнулся. Я вдруг почувствовала прожигающий спину взгляд. Повернулась и увидела стоявшего в дверях Женю. Как долго он наблюдал за мной, я не знала. Сегодня врач разрешил мне пробыть с Мишей подольше, предварительно обрадовав новостью, что утром планирует перевести его в обычную палату. Так что просидела я возле постели Миши около получаса.
Скрывать своё присутствие Жене смысла больше не
