приговор моей спортивной карьере человека находилась в хорошем многоквартирном доме построенного лет десять назад жилого комплекса. Консьерж покосился на меня с подозрением, когда я прошла мимо него к лифтам, но ничего не сказал. Я ещё раз сверила записанный в больнице адрес. Гадая между шестым и седьмым этажом в лифте, выбрала седьмой. Конечно же, ошиблась. Спустилась уже по лестнице и практически сразу наткнулась на квартиру с нужным номером. В домофон я не звонила – воспользовалась тем, что из подъезда высыпала стайка ребятни. Главное было застать Степанова дома. С этим мне повезло.
– Добрый день, – сказала я, как только он открыл дверь. – Не уверена, что вы меня помните. Меня зовут Анастасия Булгакова. В замужестве Воронцова.
Стоило мне назвать фамилию мужа, Степанов помрачнел. Кивком пригласил меня войти.
– Я вас помню, Настя, – ответил он сдержанно.
– Тогда, думаю, догадываетесь, зачем я пришла.
Губы его сжались. Собственно, ответ на главный вопрос я получила.
Это было больно. Нет, не больно – хуже. Мне словно в спину воткнули нож, да ещё и провернули без жалости.
– Говорите, – потребовала я ровным, не выдававшим эмоций голосом. Хотя эмоций и не было. Этакое затишье перед готовой разразиться бурей.
– Я тебя не понимаю…
– Всё вы понимаете, Пётр Иванович. Не унижайте себя увиливаниями. Вы – хороший врач. Вы вернули в спорт очень многих ребят. Но мою карьеру вы закопали, причём намеренно, хоть и знали, что лёд для меня – всё. Этим вы перечеркнули всё, что сделали в жизни.
Всего на секунду в коридоре воцарилась гнетущая тишина. Степанов поджал губы ещё плотнее.
– У меня не было выбора, Настя.
– Продолжайте, – держаться, как ни странно, стало легче. Тишина внутри стала абсолютной, пугающей. Врач потупился, посмотрел в стену за моей спиной и, наконец, на меня.
– Мне нужно было доработать до пенсии, Настя, пойми. Я всю жизнь отдал своему делу. – На этих его словах я невольно усмехнулась. Должно быть, он понял, чему именно. – У твоего мужа уже тогда были очень большие связи. Сперва он предложил мне хорошие деньги, потом намекнул: если я не сделаю, что он хочет, доработать мне не дадут. С его знакомствами в министерстве сделать это было легко.
– И чего же он хотел?
– Ты сама знаешь.
– Знаю, – подтвердила я. – Но хочу услышать это от вас.
Он колебался. Должно быть, взвешивал, чем для него могут обернуться откровения. Только что бы я сделала? Прошлого было уже не вернуть. Моё время ушло, вернуться в спорт я бы уже не смогла, даже если бы вывернулась наизнанку. Единственное, что мне оставалось, – вести к победам учеников. Говорят, лучшие тренеры получаются из спортсменов, так и не воплотивших собственные амбиции в жизнь. Только для меня стать тренером чемпиона и самой стоять на пьедестале было совсем не одним и тем же.
– Твой муж хотел, чтобы ты ушла из спорта. Я думаю, отчасти он сделал это ради тебя. Ему было тяжело…
– Не надо думать, – перебила я. – Меня не интересуют ни ваши додумки, ни предположения. Всё, что мне нужно, – правда.
– Твоя травма не была приговором.
Выстрел точно в цель. В сердце, в обёрнутую чёрной вуалью любовь, только было начавшую скидывать с себя траурные одежды.
– При правильном лечении ты бы восстановила ногу. Не спорю, проблема была весомая, если её запустить, последствия могли бы остаться на всю жизнь. Но при хорошем раскладе к Олимпийским играм ты бы восстановилась. Если бы решила продолжить, смогла бы сделать и это. Твой муж был настроен категорично. Ему не нужна была замороченная фигурным катанием жена. Ему нужна была женщина, которая будет принадлежать только ему. В чём-то я его понимаю.
Он говорил ещё что-то: про то, чем грозило ему непринятие условий Жени, про его влияние, про моё состоявшееся будущее. И я слушала его. Даже слышала. Но не могла вымолвить в ответ ни слова. Только когда он закончил, я посмотрела ему в глаза. В уголках залегли лапки морщинок, вокруг губ – тоже. Совсем девчонка, я доверилась этому мужчине. Даже не поставила его слова под сомнение. Вопрос у меня остался всего один.
– Валентина Васильевна знала? Мой тренер.
Степанов ответил молча, взглядом. Я не удержалась и судорожно вздохнула. Господи, сколько лжи! Сколько предательства! Все, кому я верила, кого любила, оказались предателями. Только Литвинов был по другую сторону. Только как раз перед ним дверь в свою жизнь я закрыла, попросту вычеркнула его из неё!
Не прощаясь со Степановым, я вышла на лестницу. Пешком пошла вниз. Перила холодили пальцы, в подъезде эхом отдавались мои собственные шаги. Один пролёт, другой: до тех пор, пока не оказалась на улице. Остановилась, не понимая, что делать дальше. Всё было, как в забытье.
Каток… Да, мне нужно ехать на каток.
Я пошла было в сторону ворот, но, сделав с десяток шагов, поняла, что они с другой стороны. Если бы только Женя был жив! Господи, как много я хотела ему сказать, как сильно хотела обнять! Только время ушло.
Прошлое
– Да послушай ты меня! – Литвинов, казалось, занял собой всю комнату.
Я сидела на стуле с деревянной спинкой, сделанном ещё в Советском Союзе, и смотрела на оторванный край обоев. Нужно было купить клей и подклеить их, пока не порвались сильнее. И ещё поискать кроватку. Но это потом. Ещё было нужно…
– Настя! – Женя рывком поставил меня на ноги. Тихонько тряхнул. – О чём ты, мать твою, думаешь?!
– О чём я думаю, тебя не касается! – ответила я зло. – Прекрати! Куда мне возвращаться?! Ты себя вообще слышишь?! Какой лёд?!
– Ты восстановишь ногу! И продолжишь.
Я вырвалась из его рук. Дотронулась до начавшего округляться живота.
– Я беременна! И бедро…
– Поедешь на следующие игры! Тебе всего восемнадцать!
– Мне не всего восемнадцать! Мне уже восемнадцать! Почти девятнадцать! Перестань! – меня начинало трясти: неужели он не понимает, что откровенно царапает по воспалённой ране?! – Я закончила со спортом! Я не смогу кататься! Всё, Жень!
– Сможешь, если захочешь, – процедил он сквозь зубы. – Видимо, так хочешь.
– Пошёл ты! – на глаза навернулись слёзы. – Ты всё знаешь! И ты…
– Я помогу тебе. Найду тренера.
– Может, и сына моего усыновишь?! –
