— Именно так это и ощущается, — говорит Джеймс. Мы доходим до моей остановки, и я вижу, что приближается автобус.
— Ладно, что ж, мне лучше идти. Получился действительно хороший вечер, — говорит Джеймс.
— У меня тоже, — повторяю я. На самом деле, не совсем понимаю, как делать все эти вещи со свиданиями. Прошло так много времени, что я совершенно отвыкла от практики.
— Ты… ну, ты бы… — начинает он, затем прочищает горло. — Ты бы хотела снова куда-нибудь пойти? Имею в виду, со мной?
И что-то в неловкости ситуации заставляет нас обоих рассмеяться. Я киваю:
— Да, с радостью, — говорю я. — Мне бы этого очень хотелось.
— Я напишу тебе, — говорит он.
Подъезжает мой автобус, и я сажусь в него. Когда я добираюсь до своего места и оглядываюсь назад, то вижу, что он все еще стоит там, ожидая, пока я уеду, чтобы убедиться, что я в безопасности.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Алекс
1 августа
Я провел пару недель дома, тусуясь с Люси и Сэмом (которые так любят друг друга, что я не могу решить, вдохновляет это или вызывает тошноту, или, может быть, и то, и другое вместе), и я сразу же вернулся к двум неделям непрерывных ночных смен, так что у меня такое чувство, что Олбани-роуд — это не более чем место, где можно поспать, прежде чем я, пошатываясь, выберусь из постели и снова вернусь к работе. Чувствую себя живым мертвецом, но признаю, что работа в больнице никогда не перестает быть интересной. Я работаю в агентстве по подбору персонала, чтобы получить немного денег до начала следующего семестра. Больница Святого Томаса огромная и запутанная, и я уже раз пять заблудился. Самое странное, я знаю, что еще несколько смен, и у меня в голове навсегда останется карта всего этого места. Не знаю, как это работает, но это факт.
— Привет, дорогой, — произносит голос из зоны ожидания. Я неопределенно улыбаюсь, но не вступаю в разговор. Мне нужно сдать кучу ночных отчетов, и если я не сдам их до начала смены, то в конечном итоге буду слоняться без дела целый час, как вчера.
— Я сказала «привет», — снова произносит голос. Он принадлежит женщине, одетой в больничный халат и пару потрепанных на вид тапочек на флисовой подкладке. Ее мышино-каштановые волосы подозрительно зачесаны набок, как будто она только что встала с постели.
— Откуда вы пришли? — спросил я. Я подозреваю, что у нас беглянка. Я проверяю ее руку. — У вас нет идентификационной ленты, не так ли?
— Сняла ее, — говорит она. — У меня от нее зуд.
Я не могу сдержать улыбку. Она дерзкая, надо отдать ей должное. Но мы в больнице размером с небольшую деревню, и мне нужно разобраться с заблудшей душой.
— Итак, откуда вы — можете вспомнить? — я спрашиваю.
— Не уверена, — говорит она и издает смешок. — Все эти места выглядят одинаково. Ты не согласен?
Я смотрю на стулья, нейтральные стены и плакаты, призывающие нас мыть руки и пользоваться гелем для рук в перерывах между пациентами, и думаю, что я мог бы быть практически где угодно в любой другой лондонской больнице.
— Да, они все очень похожи, так ведь?
— Ты врач? — спрашивает она.
— Медбрат, — я хмурюсь и всматриваюсь в коридор, пытаясь разглядеть кого-нибудь. Не могу оставить ее сидеть одну, когда она явно уязвима, но в то же время, я получу взбучку, если уйду с этими отчетами.
— Медбрат? — она прищелкнула языком. — Медсестра-мужчина. Ну, никогда не видела, — она выглядит довольной этим. Я вежливо улыбаюсь.
— Извините, — говорю я, когда вижу, как из-за каких-то двойных дверей появляется медсестра в розовом. — У меня здесь пациент, и…
— Не думаю, что она из наших, — говорит она.
— Думаю, она ушла сама.
— Подождите здесь две секунды, — говорит медсестра и исчезает, возвращаясь через несколько секунд с больничной инвалидной коляской. — Держу пари, мы сможем доставить ее обратно.
Вскоре мы сопроводили ее до палаты, из которой она пришла. Она не такая уж старая, боль может дезориентировать, и я наблюдаю, как ее благополучно укладывают обратно в постель. Она недалеко ушла.
— Из туалета повернула налево, а не направо. Такое случается постоянно, — устало говорит приходская сестра. — У нас есть огромные указатели, но никто никогда на них не смотрит.
Я возвращаюсь по бесконечным коридорам, но лицо пациентки остается со мной до конца смены, так иногда случается, хотя предполагается, что мы всегда сохраняем профессиональную отстраненность. Я помню, как это упоминалось на одном из наших первых занятий — мы должны были найти свой собственный способ дистанцироваться. Хотя это не так просто — особенно когда видишь кого-то вроде нее, блуждающего в одиночестве, не знаю, почему это так на меня подействовало. Может быть, именно в этот момент пришло осознание того, что старое клише о том, что жизнь коротка, на самом деле правда?
Вернувшись домой, несколько часов спустя, еле держась на ногах и с затуманенными глазами, я на кухне снимаю пленку с разогретого в микроволновке блюда и выкладываю его на тарелку, когда входит Роб с парой грязных кружек.
— Это дерьмо не для тебя, чувак, — говорит он. Засовывает кружки в посудомоечную машину и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Тебе нужна приличная еда, когда ты работаешь такими длинными сменами. Поверь мне, я знаю.
— Это лучше, чем петушиный суп Бекки, — говорю я.
В шкафу еще осталось около пятнадцати упаковок того блюда. Он стал постоянной шуткой. Мы пробовали добавлять овощи, добавлять лапшу, даже смешивать его с банкой сладкой кукурузы. Он по-прежнему совершенно отвратителен, но за неделю до получки мы не настолько горды, чтобы не попробовать его еще раз.
Карри, приготовленное в микроволновке, на вкус довольно отвратительное. Курица какая-то губчатая и эластичная, а рис местами подсох и стал твердым как камень. Но я измучен и умираю с голоду, а больше есть нечего, так что придется обойтись этим. Как только я высплюсь, сбегаю за покупками.
— Сегодня работаешь? — говорю я, глядя на Роба.
— Выходной. Подумал, что могли бы пойти и посмотреть тот новый фильм «Марвел» в кинотеатре, если тебе нравится эта вселенная.
— Я бы с удовольствием, но могу гарантировать, что через пять минут после первых титров я бы крепко заснул. У меня такое чувство, что я не отдыхал несколько дней.
— Я все хотел спросить, что там за история. Ты все уладил с той чикой, Элис? — он ухмыляется. — Немного неловко возвращаться домой и обнаруживать свою бывшую стоящей на кухне.
— Совсем немного, — я киваю. — Ну, я, по крайней мере, прояснил с ней ситуацию.
— Значит, теперь вы просто друзья? — спрашивает Роб.
— Эм, настолько, насколько это вообще возможно. Формальная вежливость, я думаю, это, вероятно, лучшее, на что мы способны. Она все еще не смирилась с тем, что я бросил юриспруденцию ради сестринского дела, как бы она ни пыталась убедить себя, что это не имеет значения.
— М-да, — глубокомысленно говорит Роб. — Нелегко вбить себе в голову что-то подобное. Моя бывшая жена не могла справиться с моей многочасовой работой в ресторане. Немногие могут. Это убийственно, но я не смог отказаться.
— Она поставила тебе ультиматум? — срашиваю я, с интересом поднимая глаза. Понятия не имел, что он был женат. На самом деле я вообще мало что о нем знаю. Роб мало рассказывает о себе, хотя я несколько раз заставал его болтающим с Бекки на кухне, когда возвращался с работы. Но Бекки такая — она смогла бы завязать разговор в комнате, полной статуй. Вероятно, так бы и было, зная ее.
— Нет, но если бы она это сделала… Не могу сказать тебе, что бы я выбрал. Я чертовски люблю свою работу. Я много лет проработал на стройке и заплатил целое состояние за переобучение. Ты должен следовать зову сердца, не так ли?
Эти слова, исходящие от коренастого, грубоватого шотландца, вызывают у меня улыбку. Впрочем, он прав.
