Я не знаю, как к этому относиться. То, что Массимо осудил своего отца и братьев, меняет дело, хочу я это признавать или нет.
— Они тоже регулярно избивали маму, — продолжает он, — хотя у нее избирательная память, когда речь заходит об этом. Ей не нравится думать, что старшие сыновья были чудовищами, поэтому она предпочитает забывать об этом.
Я прочищаю горло, не желая упускать возможность.
— Я заметила, что на свадьбе твоя мама чувствовала себя неуютно среди людей и избегала внимания.
Он кивает, выводя большим пальцем круги на тыльной стороне моей руки, а подбородок кладет мне на голову.
— Она очень ранимая. Отец сломил ее дух, и хотя мы с Гейбом сделали все возможное, чтобы помочь, ее психика слишком повреждена, — он поднимает мой подбородок одним пальцем. — Я хочу, чтобы ты с ней познакомилась. Может быть, наличие другой женщины, с которой можно поговорить, поможет вам обоим.
Только через мой труп я общаться с этой женщиной.
Я не совсем бессердечная сука. Я не завидую ее травмам, которые она, должно быть, пережила в том доме. Но разве тот факт, что она была травмирована, оправдывает то, что она сделала со мной?
Возможно, и с бесчисленным другими? Вряд ли.
— Без обид, Массимо. Но это так не работает. Я провела годы в терапии, работая над своими проблемами, но воспоминания все еще преследуют меня. Они всегда будут. Разговоры о них часто вызывают флешбеки, а я это не люблю. Прошлое лучше оставить похороненным в прошлом.
Да, я понимаю, что это лицемерие. Я живу со своими травмами каждый день, но не могу сказать правду. Я не могу забыть об этом. Только тогда, когда все виновники будут наказаны.
— Возможно, ты права, но я все равно хочу, чтобы вы встретились с ней. Вы — две самые важные женщины в моей жизни, и я хочу, чтобы вы узнали друг друга получше.
— Я навещу ее вместе с тобой после того, как мы разберемся с мексиканцами и китайцами.
— Спасибо.
Мы продолжаем есть то, что осталось от нашего завтрака, и я погружаюсь в размышления.
— Как ты оказался таким всесторонне развитым? — спрашиваю я после нескольких минут мирного молчания. Честно говоря, учитывая то, что он рос в том доме, просто чудо, что он стал другим.
— Я решился не быть похожим на отца и старших братьев, даже если в подростковом возрасте я по глупости искал их одобрения. Фиеро поддерживал меня. Мы поддерживали друг друга. Он тоже дерьма нахватался от отца.
— Его отец — женоненавистник.
— На сто процентов. Он не подвергался физическому насилию, как мы. Его насилие было скорее психологическим и эмоциональным. Как раз перед выпускным в школе, он отдалил Фиеро и официально назначил младшего брата своим наследником. Обычно так не поступают, но это тоже не редкость. Подобное было высшей степенью оскорбления, но это скрепило нас с Фиеро как настоящих братьев. С того момента мы полагались только друг на друга. Мы обещали всегда быть честными и открытыми. Он знает обо мне то, чего не знает никто другой.
— Например?
Поджав губы, он поворачивается лицом ко мне.
— Думаю, на сегодня достаточно. У нас есть вся жизнь, чтобы узнать друг о друге все, — взяв мое лицо в обе руки, он наклоняется и целует меня.
Долго, медленно, страстно исследует мои губы, и мое сердце разрывается в груди, поскольку я мечусь между тем, чтобы поддаться своей ненасытной потребности в нем, и тем, чтобы оставить между нами как можно больше расстояния, чтобы я могла остановить это безумие.
Его телефон пикает, нарушая момент и выдирая решение из моих рук. Массимо поднимает телефон и проводит пальцем по экрану.
— Николина здесь. Мои люди пропустили ее через ворота пару минут назад.
Вовремя пришла, подружка.
— Ты закончил? — спрашиваю я, вставая и убирая со стола.
Массимо накалывает вилкой последний кусочек омлета и отправляет его в рот. Я собираю тарелки и чашки, пока он жует.
— Спасибо за завтрак, — говорит он, убирая корзину с хлебом и приправами. — И спасибо за вчерашний вечер, — шепчет он мне на ухо. — Это превзошло все мои самые смелые мечты, — По моему позвоночнику пробегает дрожь. В хорошем смысле.
— Не за что.
Он наклоняется и снова целует меня, пока мы оба стоим, держа в руках посуду.
— Кхм.
Покашливание отделяет нас друг от друга. Николина улыбается нам, как гордая мамочка, переминаясь с ноги на ногу.
— Я бы спросила, чем вы двое занимались, но это очевидно.
Массимо поднимает брови, бросая в ее сторону кокетливую улыбку.
— Если твоя подруга сегодня с утра не в духе, можешь винить во всем меня.
Я смотрю на мужа, жалея, что не могу ударить его с тарелками в руках.
Он посмеивается, ставя корзинку с приправами, а затем забирает посуду из моих рук.
— Иди, готовься к пробежке. Я все уберу перед уходом.
— Кыш! — Ник хлопает руками перед моим лицом, потом берет тарелки со стола. — Я помогу твоему мужу прибраться.
Глава 24
Катарина
— О чем вы двое говорили? — спрашиваю я Ник спустя несколько минут неторопливой пробежки вдоль берега. — В основном, что говорила ты, — я умоляюще смотрю на нее.
Она замедляет шаг.
— У меня возникло ощущение, что он выведывал информацию.
Мое сердце замирает, я останавливаюсь, заправляя пряди волос. День чудесный, но на берегу океана всегда дует ветерок.
— О чем?
— О твоих родителях.
Что-то щелкает в моем мозгу, и вся кровь отливает от лица.
— Я ничего ему не говорила! — говорит Ник, увидев тревогу на моем лице. — Я придерживалась истории о том, что твоя мама умерла во время родов, а отец воспитывал тебя один.
— О боже, — я наклоняюсь, кладу руки на колени, надеясь, что головокружение и тревога пройдут. — О боже.
— Что такое?
Я выпрямляюсь, сглотнув.
— Я облажалась, Ник, — я разражаюсь смехом. — Я такая идиотка! — несколько раз ударяю ладонями по лбу, пока моя подруга с беспокойством в глазах наблюдает за происходящим. — Я приготовила ему завтрак, а когда он спросил, где я научилась готовить, сказала, что у мамы.
Ее глаза широко раскрываются.
— Не могу поверить, что ты оступилась. Это на тебя совсем не похоже.
— Вот видишь! — я размахиваю руками. — Я знала, что это случится! Сблизиться с ним — это ошибка! Я ослабляю бдительность, даже не осознавая. Блять! — я вскрикиваю, когда тугая боль охватывает мою грудь. — С ним я начинаю чувствовать, Ник, и это хреново.
— Сядь, — говорит она, опускаясь на песок. В каком-то оцепенении я наблюдаю, как она расшнуровывает кроссовки и закатывает лосины до колен. Она опускается на задницу, позволяя мягким волнам омывать ноги.
Выныривая из этого состояния, я повторяю ее позу, снимаю кроссовки и мочу ноги в океане, радуясь, что сегодня надела шорты для бега.
— Это был серьезный промах. И я говорю не только о истории с мамой. А о сексе с ним. Я пытаюсь узнать больше о том, какой он человек. Слушаю, как он рассказывает мне, какими плохими были его погибшие отец и братья. Слушаю, как он объясняет, что они сделали с его матерью и как они били его, когда он пытался защитить ее. О том, как он был невидим для отца, — я умоляюще смотрю на подругу. — И я в таком замешательстве, Ник. Что, если он начнет разнюхивать? Что, если он узнает правду?
— Он ничего не найдет, — она успокаивающе сжимает мою руку. — Он не сможет найти то, чего не существует.
— Саверио существует.
— Тогда, может быть, пора исправить это.
— Придется пересмотреть весь план, — я зарываю руки в теплый песок, золотистые песчинки проникают сквозь пальцы.
— Думаю, мы обе знаем, что план придется переделать, — говорит она, поворачиваясь ко мне лицом.
— Не говори этого.
— Ты влюбляешься в него, дорогая. Он тоже в тебя влюблен. Я вижу это каждый раз, когда он смотрит на тебя, и я должна это сказать. В этом нет ничего плохого. Вообще ничего. Ты заслуживаешь иметь такого человека, как он. Ты заслуживаешь счастья. Нет ничего плохого в том, чтобы отклониться от курса, если открылся новый путь.
