– отмахивается Имана.
– Нет. Слушай, это же просто сон… Ты чего в меня так вцепилась?
– А если не сон? Вспоминай, Айна. Раз я побежала, значит, стреляли не в меня, тут ты верно подметила.
– И? Дальше что?
– Тогда в кого стреляли? В Глухова? Он там был?
– Не знаю! Прекрати, пожалуйста. Ты меня с ума сводишь!
Пятясь нелепо задом, Айна сползает с кровати и выбегает прочь из дома, как была, босиком и в ночнушке. Имана садится, обхватывает согнутые в коленях ноги руками. Игнорируя стекающий вниз по позвоночнику страх. Успокаивая дыхание. И всякие мысли вроде, ну и ладно. И пусть. Так даже лучше. Потому как они совсем уж какие-то неправильные.
Но манящие…
Что ей жизнь, если без него из нее ушла вся радость?
Встает. Забирает тапки и одеяло.
– Айна…
– Я здесь, – всхлипывает сестра. Имана поворачивается на звук. Айна сидит на завалинке рядом с прикорнувшим одним глазом волком.
– Прости меня. Я, наверное, слишком давлю, – винится Имана, неспешно подходя к сестре и набрасывая ей плед на плечи.
– Не то слово.
– Извини. Правда. Я не хотела. Пойдем в дом, здесь холодно. И комарье, – шлеп себе по шеке. Если в жизни в лесу и есть какие-то минусы, то это – вездесущие насекомые. Летом от комаров и мошки ничего не спасает. Даже разрекламированные репелленты бессильны.
– Я еще чуток посижу. Проветрю голову.
– Ну, посиди. Волк, охраняй.
– В моих снах мне ничего не угрожало, – хмыкает Айна.
– Да я просто пса командам учу.
Не желая навязываться сестре, которую и так в очередной раз напугала, Имана возвращается в дом. Ноутбук так и стоит на полу, куда она его переложила. Берет… Пароль у Айны – закачаешься – четыре единицы. Имана его зачем-то вводит. Подключает древний модем и, с трудом дождавшись, когда страница поиска загрузится, вводит «Герман Глухов», отсортировав поиск по фотографиям. Те тоже прогружаются целую вечность. Стараясь не смотреть на объект своих девичьих грез, Имана внимательно вглядывается в лица окружающих его людей. Охрану вычисляет в два счета. По одинаковым галстукам. И по всему выходит, что Герман ее или в значительной мере обновил, или сменил полностью. Ни одного знакомого лица в его окружении. Понять бы, хорошо это или плохо?
– Что ищешь?
– Глянь на эти фото, пожалуйста. Тут есть твой импотент?
– Почему это он мой?
– Ну, так. К слову пришлось.
– Ясно. Вот он… И вот. А что?
– Да ничего. Похоже, Глухов сменил охрану, а этот, скорее всего, ее возглавил.
– И что это означает?
– Что прежняя охрана расформирована. А новая…
– М-м-м?
– Еще недостаточно сработалась.
– И это в свою очередь значит, что…
– Ничего это не значит, – деланно-беспечно вздыхает Имана, не желая еще больше пугать сестру. – Ложимся? До рассвета еще часа два.
Имана отодвигается к стенке и приглашающе поднимает одеяло. Айна, тяжело вздохнув, ложится рядом. Некоторое время они молчат, разглядывая скользящие по потолку тени. Мизинец к мизинцу. А потом, не сговариваясь, переплетают пальцы.
– Ты думаешь, они проебут очередное покушение, так?
– Может быть.
– И ты собираешься этого не допустить? Собираешься… – Айна вскакивает, – закрыть его собой? Опять? Ты спятила?! После всего, что он с тобой сделал?
– Кажется, кто-то утверждал, что это просто сон, – усмехается в темноту Имана.
– Да, но… Все равно. Обещай мне, что ты не станешь лезть под пули. Его безопасность – не твоя забота. Так?
– Все верно.
– И даже если что-то случится, ты…
– Я не буду в это лезть. Обещаю.
– Отлично. Но я все равно настаиваю, что это просто сон.
– Конечно.
Герман сидит в позе лотоса и безуспешно пытается очистить разум, чтобы выйти чуточку за… И хоть так, хоть в своих мыслях коснуться ее души своею. Но где там? Волк за дверью воет так, что попробуй сосредоточься на чем-то, кроме этих его завываний. Смирившись, что ничего у него не получится, Глухов встает и с психом открывает дверь.
– Ну что еще?!
– У-у-у-у.
И то в лес смотрит, то на него…
– Хочешь со мной побегать?
Соглашаясь, подросший зверь тычет мохнатым лобешником в бедро Глухову.
– Тебя когда-нибудь там сожрут, ты это понимаешь?
– У-у-у…
Сил бегать у Германа нет. Совсем. И, наверное, этому есть рациональное объяснение – будни после выборов слились в один нескончаемый день сурка, наполненный встречами и работой. Он спит от силы три часа в сутки. А в остальное время пашет как проклятый. Но разве он в первый раз существует в таком режиме? Да нет, конечно. Иррациональное подсказывает Герману, что дело тут в другом. Он просто без нее не может. Не может ни-че-го. Не может собраться, не может себя мотивировать, не может понять зачем? И просто медленно по чуть-чуть умирает.
Волк подпрыгивает, ставит передние лапы ему на плечи. Опрокидывая Глухова на задницу:
– Да тише ты, слон! Фу!
И глюк, вероятно, ловит. Притягивает морду зверя к себе.
– Ты что, у нее был? У нее был, да? Вот же гад.
Псина пахнет псиной. А еще ею… Будто она его погладила по загривку, а шерсть каким-то чудом сохранила нежный девичий запах. Герман обнимает Волка за шею, притягивая зверя к себе. И тянет носом.
Глухов знает об Имане все. По крайней мере, все то, что можно нарыть, задействовав имеющиеся в его распоряжении ресурсы. И то, что она согласилась водить тупоголовых туристов за деньги, он знает тоже. Это как-то позволяет ему примириться с тем, что она не приняла его помощи. Раз у нее есть работа, значит, и какие-то деньги есть. То есть она не голодает, не бедствует и не мечется. А просто живет дальше…
Означает ли это, что она не сломалась? Не факт.
Означает ли это, что он может себя простить? Да никогда в жизни.
Глухов даже извиниться не может. Не потому что гордый. Какой там… Он бы в ногах у нее валялся, если бы тому, как он с ней обошелся, можно было найти прощенье. Просто не знает как. Или скорее даже не представляет, как он, извинившись, снова ее отпустит. Сейчас ему кажется, стоит только ее увидеть, и все. Тормоза откажут, предаст здравый смысл. И
