class="p1">– Устал сильно. Поможешь по старой дружбе немого проветрить голову?
Сглотнув, Имана кивает.
– Конечно. Да… Пойдем. Я свою поклажу уже загрузила. Осталась твоя.
– А то, что Волк увязался, ничего? Лодка выдержит?
– Лишь бы он ее не проткнул когтями.
– Слышал? Не проткни. Ну что? Выдвигаемся?
Имана, похоже, в шоке, потому как первое время она не может выдавить из себя ни слова. Впрочем, он и сам не особо-то разговорчив. А ведь столько речей заготовил, столько отрепетировал слов. Чтобы теперь, сидя напротив нее в надувной лодке, молчать как рыба, тупо отогреваясь, напитываясь жизнью, каждой клеткой ее вновь ощущая…
– О боже, – задыхаясь от этой наполненности, Герман опускает голову на колени. – Имана…
– М-м-м? Тебе плохо, да? Укачало?
Его волос несмело касаются пальцы. Герман трясет из стороны в сторону головой.
– Нет. Скажи… Ты когда-нибудь меня сможешь простить?
– Куда я денусь с… лодки.
В ее голосе смех сквозь слезы. В его груди – мед и яд.
– Я умираю без тебя. Не уходи больше.
Она не уходила. Он сам ее… Нет. Об этом он вспоминать не будет. Тем более что Имане как будто и не нужно ничего разъяснять. Она все знает. Чувствует… Принимает. Пальцы зарываются в отросшие волосы у него на затылке.
– И правда очень устал, – шепчет, утыкаясь носом ему в макушку. – Бедный…
– Твой.
– Бедный мой.
– Продолжай.
– Что?
– Говорить… Я так соскучился по твоему голосу. Расскажи что-нибудь. Расскажи, как… ты выжила?
Его голос ломается, выдавая с головой чувства.
– Давай лучше я расскажу о том, чего мы не увидим? – голосом сирены нашептывает Имана. И в красках ему расписывает экскурсионную программу.
– Звучит как моя мечта.
– А то. Ты в руках профессионала.
– Одно неясно. Почему ты оговорилась, что мы этого не увидим?
– Потому что у нас не останется времени. Мы будем страшно заняты.
– Да? – Глухов, наконец, поднимает голову с колен Иманы. Заглядывает в ее цвета весеннего неба глаза. – И чем же мы будем заниматься?
– Мы будем спа-а-ать.
– Спать? – кривит губы.
– Угу. Спать и наполняться. Ты же на нуле, Герман! Ты вообще себя видел в зеркале?! На тебя смотреть страшно.
Имана впервые на его памяти злится. Он все-таки касается ее лица. Приближает свое.
– Нет, не видел. Не мог.
Не мог смотреть в глаза ее палача. Этого тоже не приходится пояснять. Имана считывает мельчайшие оттенки его эмоций. Отворачивается, направляя лодку к тихой заводи. Глухов обхватывает ее запястье пальцами:
– Ты сможешь меня простить? Пусть не сразу, я понимаю… Но когда-нибудь сможешь?
– Я на тебя не держу обиды.
– По моему приказу тебя ломали, – рявкает он. Волк, недовольный тем, что кто-то посмел потревожить его сладкий сон, открывает глаз. Имана проводит по морде серого, успокаивая. И парирует с легкой улыбкой:
– Меня нельзя сломать. У людей нет такой власти. А то, что произошло, произошло для чего-то…
– Ты пытаешься найти мне оправдание, я не пойму?!
– Не пытаюсь. Сейчас мне вообще кажется, будто я знаю, зачем нам был дан этот опыт. – Лодка с мягким всплеском причаливает к берегу. Имана стаскивает обувь, подворачивает штаны… Глухов залипает на ее маленьких беззащитных пальчиках.
– И зачем же? – сглатывает он.
– Возможно, чтобы мы поняли, кто есть кто, прежде чем окончательно раствориться друг в друге.
– Для меня не имеет значения, кто ты.
– Для меня тоже. Может, именно это нам и нужно было понять?
Программа тура включает ночевку в охотничьем домике. Настоящем, а не таком, что облагораживают под вкусы городских. Фирма, в которой Имана работает, ориентирована как раз на организацию вот такого, дикого отдыха.
В этом домике они с Германом и останавливаются.
Он спит. Темные ресницы ложатся тенями на скулы. Осунувшееся лицо на глазах разглаживается. Глухов действительно походил на живой труп, когда она его увидела. А сейчас, рядом с ней, он буквально преобразился.
Имана никогда прежде не задумывалась о том, какие ей нравятся мужчины. По правде, у нее вообще довольно странный вкус. Свое внимание она обращает совсем не на то, на что обычно смотрят другие девушки. Но если бы кто-то прямо сейчас спросил Иману, красив ли ее мужчина, она бы без колебаний сказала – да. Для нее он во всем идеален. Ей нравится в Германе, как он смотрит, как стряхивает упавшие на лоб волосы. Нравится его улыбка, и как трогательно льнут мизинцы к подушечкам на его длинных стопах…
Закусив губу, Имана спускается ниже. Чуть южнее пупка у нее в животе происходит что-то неведомое ей и странное. Она легонько, боясь разбудить, касается заросших щек. Знать, что он тоже по ней скучал, оказывается, так сладко. Хотя слово «скучал» и на сотую долю не передает того, что этот мужчина чувствовал. Теперь Имана знает это наверняка. Потому что ощущала плюс-минус то же самое. В ней не было только вины, что кислотой разъедала его нутро. Но было ли в ней прощение? Имана, затаив дыхание, ведет пальцем по выступающим венам на его предплечье.
Идиотский вопрос. Она им не задавалась. До тех пор, пока Герман сам не поднял эту тему.
– Имана, детка, ты что это делаешь? – голосом, хриплым со сна, спросил он.
– Не надо? – пугается Имана, отдергивая руку. Глухов со стоном закатывает глаза. Перехватывает ее ладонь, понуждая продолжать.
– Еще чего! – ворчит.
– Ты сейчас похож на Волка. Он так же бока подставляет под ласку.
Герман улыбается, демонстрируя красивые белые зубы. Она знает, что ему приходилось менять свою внешность. Но у нее нет любопытства к тому, каким он был. Гораздо важнее то, каким он ей был послан.
– Ты ласкай, ласкай. Только осторожно.
Так же, как Волк, открывает один глаз… От сходства Имана тихонько смеется. И вдруг, смутившись, закусывает щеку.
– Что?
– Не знаю. Почему осторожно-то?
– Из чувства жалости, конечно. Я ведь не железный.
Имана хлопает глазами, далеко не сразу понимая, куда он клонит. А потом просто заводит руки за голову и стаскивает с себя футболку, топ… Оставаясь по пояс голой.
И вот в этой точке смущения в ней на удивление нет абсолютно. Она обнажила душу. Она себя ему отдала. Он видел гораздо
