Ознакомительная версия.
– Хочется повеситься.
– Ребенок плачет. Покорми. – Лекс лег на кровать и закрыл глаза. День выдался тяжелый, он быстро заснул. Дитятко честно орало практически без остановки и пачкало пеленки ударными темпами. К утру она перепортила их все, и мне пришлось начать трудовой подвиг.
– Пеленки надо обязательно гладить с двух сторон. Теперь, когда ты стала матерью, надо делать все только для малышки.
Это еще почему, хотелось мне спросить, но не было никаких сил. Свекровь любезно терпела нашествие саранчи на ее запасы, но за это желала увесить меня своими советами.
– Утюг в секретере. Я вернусь к пяти. – Я осталась наедине со своей «семьей».
– Черт возьми, я практически не спал. Что-то невыносимое.
– Это ребенок, чего ты хочешь?
– Да я понимаю, – кивнул он и исчез за порогом.
Так у нас дальше и повелось. Он появлялся раз в три-четыре дня.
– Чтобы не слишком раздражать мамулю.
Приносил с собой запах свежескошенной травы и свободы, съедал наличные пищезапасы, трахал меня и уходил. Я честно рыдала. Три месяца бессонных ночей, кругосветных пеленок, страшной процедуры под названием «сцеживание». И вопли, вопли, вопли. Иногда я разворачивала ее и смотрела, как она орет. Сморщенная, розовая, голодная и неуемная. Никому, по сути, не нужная. Здоровая, крепкая. С хорошим аппетитом.
– Почему у тебя ребенок плачет? – однажды с этим вопросом свекровь подошла ко мне в третьем часу ночи. Я спала прямо с орущим ребенком на руках. Сил не было никаких.
– Не знаю, – честно ответила я.
– Успокой.
– А может, вы попробуете?
– Я не обязана нянчить твою дочь. Справляйся сама. Я не просила тебя ее рожать, – отрезала она. После этого в доме поселились скандалы. Я категорически потребовала героина.
– Мне надо как-то держаться. Я скоро сойду с ума тут. Принесешь?
– Принесу, – кивнул Лекс.
Вечером я, зажмурившись, ждала проникновения суррогата счастья внутрь меня. Разрывая естественные границы, причиняя неизлечимые раны, шприц перекинул мост между мной и свободой. Так мне казалось. Я легла на кровать, закрыла глаза и полетела.
– Ребенок плачет. Подойди.
– Сам подойди, – еле слышно ответила я. Пошли они все к черту, я хочу уйти в себя. Я хочу уйти совсем и, в конце концов, всегда этого хотела. А вовсе не этого подвига непонятно ради чего.
– Подойди!
– ...
– ПОДОЙДИ!!!
– От...сь, – я развернулась к стене и попыталась заткнуть уши. Какое мне дело до его ребенка? Лекс развернул меня, ударил по лицу. Не сильно, как-то смазанно.
– Или подойди к ней, или убирайся.
Я встала, шатаясь, накинула на себя первое, что попалось под руку, и вышла из квартиры. Осень кружила, задувая под одежду пыльные листья. Свобода миражом мелькнула на горизонте и исчезла. Перед глазами встало сморщенное розовое лицо дочери, заходящейся в крике. Ее жалкое маленькое тело в мокрых пеленках. Равнодушно спящий рядом Лекс, безумная Ванесса.
– Доигрался? Допрыгался? Имей в виду, я сдам ее в детдом. Не собираюсь испоганить себе остаток дней.
Она так и поступит, но что мне за дело? Я не понимала. Я не чувствовала никакой любви. Скорее ненависть или неприятие. Но свобода больше не могла бы ко мне вернуться, сколько бы героина я ни вколола. Дочь звала меня к себе, я не могла оставить ее. Я вернулась к свекрови и осталась там, чтобы молча сносить ее попреки. Долгие ночи сменяли унылые, заполненные нищетой и нагрузками дни. Я шаталась по Питеру, волоча за собой тяжеленную старую коляску, и задыхалась. Аквариум этого города с его узкими, изъеденными трамвайными рельсами улицами пожирал меня. Лекс, уже ненужный, нежеланный. Низкое небо, беспросветная жизнь. И все ради нее. Маленькой захватчицы, решившей стать мне дочерью.
– Тоже мне, достойный выбор. Кого ты сделала своей матерью? Неужели у тебя не было других вариантов? – спрашивала я ее, когда мы в очередной раз коротали ночь, наматывая шаги из конца в конец вытянутой комнаты.
– Агу, – отвечала она.
Я плакала, прижимая ее к груди. Парадоксальным образом моя жизнь смешалась и перепуталась с ее появлением на свет. Она держала меня, не давала жизни оборваться. Теперь у меня даже не было права прыгнуть с моста. Все права на меня получила она. Олеся.
Из разговора с психоаналитиком
– Расскажите мне, как она относится к ребенку.
– Что рассказать? Она никак к нему не относится.
– То есть? – не понял доктор. – Они совсем не общаются? Девочка же еще совсем маленькая...
– Ну да. Всего год. Недавно исполнился. – Миша выглядел несколько спокойнее, чем в прошлый раз. По крайней мере, отметил про себя психолог, не дергается и не покрывается пятнами каждую минуту.
– Вот как? И вы это событие как-то праздновали?
– По правде говоря... Я узнал об этом только вечером. Алиса сидела на кухне и так невзначай бросила, что, мол, этой малолетней гадюке уже год.
– Гадюке? Она ее ненавидит?
– Да нет. Это типа шутки. Она с ней вообще не церемонится. А гадюкой зовет так просто, из вредности.
– Нормальное ласкательное прозвище. Значит, она не стала праздновать годовщину? Это все-таки первая дата.
– Я спросил: почему ты не сказала об этом раньше? А она только подняла на меня взгляд: а что в этом такого?
– Действительно, – фыркнул врач. Надо же, он из кожи вон лезет, выдумывая, чем порадовать свою малышню. А кто-то просто не считает день рождения достойным поводом... Наверное, это просто ее реакция.
– Мать закудахтала, сбегала за тортом и игрушкой. В общем, посидели...
– А Алиса что?
– Алиса... – помрачнел Михаил. – Она молча выпила водки и ушла спать. Ума не приложу, как наладить их отношения.
– Пока никак. Помните, я вам говорил, что процедура возврата Алисы в мир нормальных людей будет очень непростой. А возможно, что и вообще не удастся.
– Угу, – буркнул тот. Он, конечно, надеялся, что все окажется гораздо проще. Со времени последнего разговора прошел месяц, в течение которого Миша заваливал Алису цветами, подарками и мелкими знаками внимания, пытаясь поднять ее самооценку. Но Алиса молча оставляла цветы засыхать на подоконнике, отказывалась идти в театр и только еще больше мрачнела.
– Так, я могу вам пояснить еще кое-что. Нормализовать отношения с Олесей пока что практически невозможно. Но именно в Олесе и скрыт наш главный ресурс.
– Как это? – уставился Потапов.
– А так. Именно Олеся начала то, что мы с вами пытаемся продолжить. Смею предположить, что сама девочка любит мать.
– Очень. У меня иногда прям сердце останавливается, как я вижу это. Олеся, когда мама приходит откуда-нибудь, бежит к ней, кричит: мама, мама, ура! Она пока еще больше ничего не говорит. А та только скользит по ней равнодушно глазами и отсылает ее в комнату. Она вообще все время ее отсылает куда-нибудь.
Ознакомительная версия.
