– Значит, он все-таки приезжал в Петербург, но вы об этом не знали. Возможно, он приезжал именно к Толмачевым.
– Но ведь Саша с ним не встречался! – напомнила Ирина.
– Если он не встречался с Дмитрием, это вовсе не значит, что тот не приезжал. Александр мог отсутствовать, когда Дмитрий разговаривал, например, с его родителями.
– Неужели вы не можете даже предположить, каким образом разыскать Дмитрия? – возмущенно спросила Марина. – Он же вам очень близкий родственник!
– Ну-у-у... – протянул Борис. – Можно, конечно, попробовать один способ... хотя гарантий нет, что он даст результат... Слишком много времени прошло...
Женщины посмотрели на него с большой надеждой во взгляде. Борис помялся немного и сказал:
– Мы ведь с Димкой учились в одной школе, только в разных классах. Он был влюблен в мою одноклассницу Люду Симакову. Они даже какое-то время встречались... и дядя Коля побаивался, как бы Димка не женился сразу после школы. Помнишь, мама?
– Да-да, – кивнула Галина Павловна. – Это было еще до ссоры Николая с Аркадием, то есть до того, как Дима задумал идти в семинарию.
– Ну вот... – продолжил Борис. – А Симакова... она потом вышла замуж... разумеется, за другого, и они въехали в квартиру как раз напротив нас с Надей. Мы тогда снимали однокомнатную на Гороховой... С Людой мы довольно часто встречались, перебрасывались парой слов. Она всегда говорила, что переписывается с Димкой. Я еще смеялся, не выдерет ли ей законный муж волосенки за эту преступную переписку. А она говорила, что Вадим, ее муж, в общем, знает, что Дмитрий священник, а потому никогда и ничего лишнего себе не позволит.
– И ты думаешь, что эта Люда может знать адрес прихода, где служит Дмитрий? – предположила Марина.
– Какой-то Димкин адрес она точно знает. Другое дело, что он мог его сменить за столько-то прошедших лет, да и переписку с Симаковой тоже вполне мог оборвать. Или Людкин муж все-таки мог не выдержать и изорвать в клочья все Димкины письма вместе с обратным адресом.
– Поговори с ней, пожалуйста, – попросила Марина.
– Поговорить-то я конечно же поговорю, – согласился Борис. – Но если даже у нее найдется адрес последнего пребывания Дмитрия, я не смогу поехать к нему. На работе ни за что не отпустят.
– Я поеду, – твердо сказала Марина. – Для меня это очень важно. Я должна уберечь своих детей! Даже если Дмитрий не посвящен в тайны семейства Епифановых, то, возможно, знает, каким образом снять с семьи проклятие.
– Далось вам это проклятие! – раздраженно бросила присутствующим в ее комнате Галина Павловна. – Мало ли о чем безумная Татьяна приговаривала! Разве можно это воспринимать всерьез! Да и Федор мог наговорить мне гадостей просто так... Люди иногда такое скажут...
– Мама! Ты же сама считаешь, что смертей слишком много! И как же твои серьги, которые никто носить не может! – вспылила Ирина. – Сама же рассказывала, что они несчастье приносят! И почему у Сашкиной Елены ожерелье явно из одного гарнитура с серьгами?
– Лена, кстати, сказала, что носить ожерелье ей тоже очень тяжело, – вспомнила Марина. – Оно ей чуть ли не дыхание перекрывает.
– Я долго думала над всем этим... очень долго... Все прикидывала так и эдак... – после некоторого раздумья заговорила Галина Павловна. – Что касается серег, то они очень тяжелые: крупный камень, богатая отделка. Их действительно невозможно носить долго, но, возможно, именно из-за их тяжести. То же самое, видимо, и с Лениным ожерельем. А то... нехорошее... что происходило с нами, когда я все-таки пыталась носить серьги, скорее всего, произошло бы и в том случае, если бы я их и не надевала. Если рассуждать здраво, то каким образом гнойный аппендицит у вашего отца мог быть связан с серьгами? Или тот ломбард, который ограбили... Уголовники, которые грабили, уж точно не знали о проклятии, если даже допустить, что оно было. Не будете же вы утверждать, что они специально отправились грабить тот ломбард, где лежали проклятые серьги, и специально сдались милиции, чтобы нам их вернули!
– Мама! Проклятие – это нечто мистическое, что никакому здравому смыслу не подвластно! – сказал Борис.
– А если даже допустить, что никакого проклятия не было, – начала Ирина, – все равно остается непонятным, откуда у наших прадедов, которые, как все знают, были первой деревенской голытьбой, взялось такое богатство, как ювелирный изумрудный гарнитур!
– Да, возможно, что с изумрудами дело нечисто, – согласилась Галина Павловна, – но к нам это не может иметь никакого отношения! Думаю, что не стоит ворошить прошлое! Это ни к чему хорошему не приведет! Прошлое невозможно исправить!
– Но если проклятие, связанное, например, с этими изумрудами, действительно имело место, то его наверняка можно снять! – возразила Марина.
– Опять ты про это проклятие!
– Да! Я не могу поверить, что смерть обоих моих мужей и ваших, Галина Павловна, внуков – одно лишь стечение обстоятельств! Почему они «стеклись» именно у нас с вами! Пусть с Павлом у меня не получилось... Пусть на мне часть вины... Но почему погиб Леша? Почему?!
– Марина! Тебе ли не знать, что... Лешеньку... убили... – сквозь мгновенно набежавшие слезы проговорила Галина Павловна. – Любого могли бы...
– Вот именно! Могли бы любого, но этих уродов принялся разнимать именно мой муж! Алексей! Из проклятого семейства Епифановых!
– В том-то и дело, что Леша... – Галина Павловна высморкалась в платок, посмотрела Марине в глаза и закончила: – Не Епифанов...
– Что значит «не Епифанов»? – прошелестела Марина и беспомощно оглянулась на Ирину с Борисом, которые сидели рядом друг с другом на диване.
– Мама! Что ты такое говоришь? – поднялся со своего места Борис.
Потрясенная Ирина с открытым ртом осталась сидеть на месте, только пальцы ее беспокойно забегали по покрывалу дивана.
– В общем... я не хотела говорить, потому что Лешенька... он... был... мне таким же сыном, как и все остальные, – отозвалась Галина Павловна. – Я растила его практически с рождения, но родила... не я... – В ответ на это ее заявление не раздалось ни звука, и она продолжила: – Я уже рассказывала Мариночке, да и Ирише... так что ты, Боренька, тоже наверняка знаешь, что первый мой сынок, Егорушка, умер... Погиб нерожденным и еще один сын, которого мы хотели назвать Володей... Так вот: мне тогда, как вам сейчас, казалось, что все происходит не случайно... Но я ни про какое проклятие не думала. Мне казалось, что все произошло из-за «карканья» Федора. Я думала, что он нас... ну... сглазил, что ли... Хотелось как-то перехитрить его, задобрить судьбу... Именно тогда, когда у меня случился выкидыш на таком большом сроке, в родах умерла молоденькая девушка... У нее никого не было: ни родственников, ни мужа... Ребенка сразу передали в дом малютки. Когда я выписалась из роддома, стала просить Аркадия забрать этого мальчика. Он долго не соглашался. Все-таки у нас уже было двое детей: Боря и Павлик, но потом... В общем, я его уговорила. К тому времени мальчику уже успели дать имя. Только представьте: его назвали Егором, как нашего погибшего первенца. И отчество дали – Степанович. Все дети того дома малютки получали отчество директора этого учреждения. Не буду утомлять вас рассказом, как долго мы добивались усыновления, как мучились с бумагами. Когда наконец все хождения по инстанциям закончились, мальчик уже был у нас дома, я получила на руки свидетельство о рождении, где у него осталось первое отчество – Степанович. Аркадий опять бросился с головой в бюрократический омут, чтобы поменять свидетельство. Я попросила его заодно поменять и имя. Мне казалось, что мальчик будет несчастлив, если ему придется носить имя умершего. Долго Аркадий мучился, но дело все-таки сделал. Так Егор Степанович Ордынцев окончательно стал Алексеем Аркадьевичем Епифановым. Каким образом у нас осталось старое свидетельство, которое нашел Боря, я до сих пор не могу понять. В тот день, когда это свидетельство вдруг выплыло прямо в руки Бориса, я, разумеется, спросила Аркадия, как оно могло у нас остаться. Он только пожимал плечами. Предположил, что оно просто прицепилось за скрепку к какому-нибудь из многочисленных документов. Почему оно за столько лет не попалось мне на глаза, тоже ума не приложу. Вот, пожалуй, теперь действительно вы знаете все мои тайны.
